Польские писатели, возможно, не так хорошо знакомы российскому читателю. Однако классический пласт литературы этой страны очень самобытен и особенно драматичен. Возможно, это связано с трагической судьбой польского народа, многими веками завоеваний и раздела земель, с нацистским нашествием, разрушением страны и тяжелым ее восстановлением из руин.
Однако польские писатели известны нам и с другой стороны, в качестве ярчайших представителей таких популярных жанров, как научная фантастика и ироничный детектив. Расскажем о самых заметных писателях Польши 20-го и 21-го веков, чья слава вышла за пределы родной страны.
Сенкевич Хенрик
В конце 19-го века Сенкевич стал самым известным польским литератором. Книги польских писателей не часто удостаиваются крупнейших мировых премий, но Сенкевич в 1905-м стал Она была дана за весь его литературный труд.
Одно из самых известных его произведений - историческая сага “Огнем и мечом”, повествующая о Речи Посполитой. В 1894 году он пишет свое следующее знаковое произведение Quo Vadis, в русском переводе “Камо грядеши”. Этот роман о Римской империи закрепляет за Сенкевичем славу мастера исторического жанра в литературе. По сей день этот роман остается очень популярным и переводится на различные языки. Следующим его произведением стал роман “Крестоносцы” о нападениях Тевтонского Ордена на Польшу.
С началом Первой мировой войны Сенкевич уехал в Швейцарию, где умер в 1916 году и там же был похоронен. Позже его останки перезахоронили в Варшаве.
Лем Станислав
Польский писатель-футуролог знаком всему миру. Его перу принадлежат такие известнейшие произведения, как “Солярис”, “Эдем”, “Глас Господа” и другие.
Он родился в 1921 году в городе Львове, который тогда был польским. Во времена немецкой оккупации чудом не попал в гетто благодаря поддельным документам. После окончания Второй мировой он по программе репатриации переезжает в Краков, где учится на врача. В 46 году Лем печатает свой первый рассказ, а уже в 51 году выходит его дебютный роман “Астронавты”, который мгновенно сделал его известным.
Все творчество писателя можно условно разделить на несколько групп. Одна представляет собой серьезные произведения в духе научной фантастики. Другая написана им как писателем-сатириком. Это гротескные произведения, такие как “Кибериада” и “Мир на Земле”.
Гомбрович Витольд
Это польский драматург периода 50-60-х годов 20-го века. Его первый крупный роман “Фердидурка” произвел большой резонанс. Он навсегда поделил литературный мир Польши на поклонников и критиков его творчества, среди которых были и другие польские писатели.
За месяц до начала Второй мировой Гомбрович уплывает на теплоходе в Аргентину, где в эмиграции переживает страшные годы войны. После окончания военных действий писатель понимает, что на родине его творчество забыто, но и за рубежом завоевать славу непросто. Только в середине 50-х в Польше начинают перепечатывать его старые произведения.
В 60-х к нему возвращается популярность, во многом благодаря новым романам “Космос” и “Порнография”, которые публикуются во Франции. В Витольд Гомбрович остался мастером слова и философом, не раз вступавшим в спор с историей.
Вишневский Януш
Мало какие современные польские писатели так же известны в мире, как Януш Вишневский. Несмотря на то что сейчас он проживает во Франкфурте-на-Майне, его произведения всегда окрашены неповторимым обаянием польской прозы, ее драматизмом и лиричностью.
Дебютный роман Вишневского “Одиночество в сети” о виртуальной любви буквально взорвал мир. Три года книга была бестселлером, ее экранизировали и перевели на множество языков.
Хмелевская Иоанна
Произведения пани Хмелевской не причисляют к высокой истинной литературе, и неудивительно, ведь ее жанр - Однако отказать ей в известности нельзя. Книги Хмелевской стали столь популярны не только благодаря интриге и хитро закрученным детективным сюжетам, но и обаянию ее героев. Главная героиня многих книг списана с автора - смелая, ироничная, умная, азартная, пани Иоанна никого не оставляла равнодушным. Остальных Хмелевская списывала со своих друзей, родных и коллег. По воле ее фантазии многие становились жертвами или преступниками и, как потом со смехом замечали, так и не могли избавиться от навязанного образа.
Ее собственная жизнь подбрасывала ей немало сюжетов - любовные романы, головокружительные встречи, путешествия и куда менее приятные события Второй мировой, оккупация Варшавы, тяжелая экономическая судьба страны. Все это привнесло в ее книги тот живой язык и острый юмор, который распространился далеко за пределы родной страны.
Литература Польши XVIII века
Введение
XVIII век в истории Польши - век упадка и национальных бедствий. «Эта основанная на грабеже и угнетении крестьян дворянская республика находилась в состоянии полного расстройства; ее конституция делала невозможным какое-либо общенациональное действие и в силу этого обрекала страну на положение легкой добычи соседей. С начала восемнадцатого столетия Польша, по выражению самих поляков, держалась беспорядком».
В конце века в результате трех разделов Польша потеряла свою независимость. Мрачные перспективы дальнейшей судьбы Польши понимали в XVIII столетии наиболее дальновидные умы даже среди польских аристократов. Станислав Лещинский, избранный, но не допущенный на польский престол, в политическом трактате «Свободный голос» (1733) предлагал укрепить государственный аппарат и ликвидировать крепостную зависимость крестьян. Он писал: «Всем, чем мы славимся, мы обязаны простому народу. Очевидно, что я не мог бы быть шляхтичем, если бы хлоп не был хлопом. Плебеи суть наши хлебодатели; они добывают для нас сокровища из земли; от их работ нам достаток, от их труда богатство государства. Они несут бремя податей, дают рекрутов; если бы их не было, мы бы сами должны были сделаться землепашцами, так что вместо поговорки: пан из панов, следовало бы говорить: пан из хлопов».
Слабость центральной власти, бесчинства феодалов, крайняя нищета крестьянства, культурное одичание - вот что характерно для «старой варварской, феодальной, аристократической Польши, покоящейся на закрепощении большинства народа» (Ф. Энгельс).
Мартин Матушевич
Внутренний разлад и анархию в государстве рисуют знаменитые «Мемуары» одного из крупных тогдашних государственных сановников, кастеляна брестлитовского, Мартина Матушевича (1714-1768).
Не предназначая свои записки к печати, Матушевич со всей откровенностью рассказал о порядках и нравах современной ему Польши, о закулисных интригах, подкупах, иногда насилиях, какие чинились над депутатами сеймов и сеймиков или над депутатами судебных трибуналов. Для примера приведем описание судебного разбирательства одной тяжбы о наследстве: «Дело длилось три недели, наконец, когда депутату радзивилловской партии Горницкому задали слабительного, так что он не был в состоянии явиться на заседание, то одним голосом большинства отец коадыотор виленский выиграл дело об опеке над имуществом своих племянников и ими самими». В некоторых случаях прибегали к убийству ради устранения неугодных лиц, могущих повлиять на результаты голосования. О денежных субсидиях, получаемых должностными лицами от иностранных государств, Матушевич сообщает с наивным простодушием, пытаясь даже оправдать тех, кто ради подачек шел на предательство родины. «Неужто это было в самом деле государственное преступление для людей, находившихся в столь тяжкой оппрессии,- принимать что-либо от короля французского, столь великого?» - наивно спрашивает Матушевич.
Яркая галерея портретов польских магнатов, развратных, разнузданных, деспотичных, проходит перед глазами читателей «Мемуаров» Матушевича. Вот как описывает он Кароля Радзи-вилла, крупнейшего польского вельможу. «Бить князь любил, и трудно описать, какие безрассудства он творил, напившись пьян: стрелял в людей, носился на коне или отправлялся в церковь и пел молитвы, пока не выкрикивался и не приходил в трезвость». Не лучше вела себя и знать помельче. Вот что сообщает о своей матери автор «Мемуаров»: «Мать моя, приехав в Гослицы (имение Матушевичей.- С. А.), нашла там какой-то беспорядок, а так как управляющим там был шляхтич Ластовский, то она приказала бить его плетьми по голому телу так сильно, что этот Ластовский помер». «Мемуары» Матушевича были изданы через сто лет после их написания, в 1874 г., в Варшаве Павицким.
В недрах народных масс назревало недовольство. Народ тяготился зависимостью от иностранных государств, анархией и непорядками, которые царили в стране, неустройством жизни и своим бедственным положением. Народный протест вылился в 1794 г. в национально-освободительное восстание, которое возглавил Тадеуш Костюшко.
Размах народного движения напугал крупную шляхетскую знать Польши, и она предпочла пойти на раздел страны, на отказ от национального суверенитета, нежели допустить у себя революцию, которая только что произошла во Франции. «...Он являлся для крупной аристократии последним средством спасения от революции...».
Культурная жизнь Польши была достаточно активной. Появилось множество журналов (к концу века их число доходит до 90). В переводе на польский язык были напечатаны трагедии Корнеля, Расина, позднее «Эмилия Галотти» Лессинга и «Школа злословия» Шеридана. Особенно много переводили Вольтера. Войцех Богуславский перевел «Гамлета» Шекспира.
Литература в основном содержала просветительские идеи и по преимуществу носила сатирический характер.
Адам Нарушевич
Большим мастером политической сатиры был Адам Нарушевич (1733-1796), человек широко образованный, побывавший во Франции, Италии, Германии, занимавший одно время кафедру пиитики в Виленской академии. Наибольшей известностью пользуются его сатиры «Полякам старого времени» и «Голос мертвецов» 1 . «Измена, вымогательство, наезды слывут добродетелями, потому что господа грабители имеют деньги, гербы и поместья, а ты, бедный мужик, за кражу снова пойдешь упитывать телом своим алчных воронов»,- угрюмо писал поэт.
Адам Нарушевич был крупным историком Польши. В течение шести лет писал он семитомную «Историю польского народа». Это был первый научный труд по истории страны, опирающийся на достоверные источники. Нарушевич несколько идеализировал старину, чтобы противопоставить ее современности. Политическая тенденция его «Истории...» весьма очевидна: прославить идею национального единства, крепкой централизованной государственной власти.
Игнатий Красицкий
Главнейшим выразителем польского Просвещения был Игнатий Красицкий (1735-1801). По своему происхождению и положению Красицкий был крупным польским аристократом. Родственник короля Станислава Августа Понятовского, он был назначен в 1766 г. епископом Вармийским. Положение одного из крупных сановников церкви не помешало ему стать во главе польского просветительского движения. Человек широких и разносторонних знаний, следивший за развитием передовой общественной мысли Англии и Франции, он много сделал для отечественной культуры.
В 1775 г. вышла из печати его поэма «Мышейда». Старинное предание о легендарном царе Попеле, съеденном мышами за жестокость к народу, было рассказано историком Кадлубеком в XII в. Это предание использовал Красицкий для сатирического изображения феодально-шляхетской Польши.
Попель и его фаворит - кот Мручислав организовали великое гонение, на мышей. В мышином царстве смятение. Собирается мышиное вече. В сцене заседания мышиного и крысиного совета дана остроумная сатира на польский сейм, на всегдашнюю разноголосицу в нем, тормозящую всякое разумное решение.
И бот сошлись в роскошном помещенье
Вельможи...
И в тот же миг собранье раскололось.
И шум, и гам - галдеж, а не совет;
Сам Грызомир на троне и при свите
О вольности кричит он, о защите
Отечества, а тем и горя нет.
Они в ответ одно лишь: «Как хотите,
Пусть вольность гибнет - это не беда!»
И разошлись спокойно кто куда!
(Перевод М. Павловой.)
Через три года после выхода в свет «Мышейды» Красицкий публикует свою сатирическую антиклерикальную поэму «Монахомахия», вызвавшую переполох в стане польских церковников, тем более что удар исходил от одного из князей церкви. Красицкого часто называли «польским Вольтером». Он был действительно человеком самых свободных взглядов, противником всякого ханжества, да и положение церковника он занял вынужденно, по настоянию отца, который не выделил ему части наследства, не желая раздроблять свои огромные владения. К монахам Красицкий относился с нескрываемым презрением, свою епархию посещал редко, больше живя в Варшаве, занимаясь науками и литературой.
Просветительская тенденция поэмы намечается с первых же строк, с описания нищей страны, в которой
Три корчмы да трех ворот остаток,
Домишки да монастырей десяток.
В этой стране
Теряя счет годам,
Святая глупость мирно обитала,
Избрав себе прикрытьем божий храм.
(Перевод М. Павловой.)
В поэме нет, конечно, тех резких выпадов против церкви, которые мы видим в антиклерикальной литературе французских просветителей, однако достаточно было и того, что монахи предстали в глупом и смешном виде. Служители церкви возмущались. На автора поэмы полетели жалобы и доносы, и Красицкий, дабы усмирить их, написал поэму «Антимонахомахия», в которой примирительным тоном рекомендовал монахам успокоиться и свел свой выпад против них к безобидной шутке. -
Тем не менее поэма «Монахомахия» сыграла значительную роль в польском Просвещении, прививая читателям дух религиозного скептицизма. Игнатий Красицкий был незаурядным прозаиком. Его перу принадлежат повести «Приключения Николая Досвядчинского», «Пан Подстолий» и др.
Первая повесть написана в жанре просветительского философского романа. Феодально-шляхетской Польше со всеми ее пороками противопоставлено утопическое общество дикарей, живущих по руссоистскому идеалу - на лоне природы, вдали от цивилизации. Герой повести Николай Досвядчинский, многое испытав и многое повидав на свете, возвращается на родину, чтобы честно служить ей, уважать труд крестьян, быть гуманным помещиком.
Красицкий, подражая Вольтеру, написал в духе его «Генриады» польскую эпопею «Хотинская война». Поэма его, полная аллегорических фигур («Слава», «Вера» и пр.), холодна и абстрактна. Красицкий много переводил, стремясь расширить круг чтения своих соотечественников: «Песни Оссиана», сочинения Лукиана и Плутарха.
Виктор Хорев
Польская литература ХХ века. 1890–1990
© Хорев В. А., Текст, 2009
© Институт славяноведения РАН, 2009
Настоящая книга написана для тех читателей, которые интересуются Польшей, ее историей и культурой.
В Польше, как, впрочем, и в России, из всех феноменов культуры именно литературе – в силу особенностей исторического развития общества и особого значения литературы с ее повышенным эмоциональным воздействием на читателя – выпала преобладающая роль в формировании общественного сознания и психологии. По крайней мере, так обстояло дело до середины XX в., т. е. до расцвета кино, а потом и телевидения и других средств массовой информации, которые, взяв на себя некоторые функции литературы как средства эстетической коммуникации, в итоге все равно опираются на ее слово. Как остроумно заметил по этому поводу известный польский историк литературы Казимеж Быка (1910–1975), «без литературы телевидение и радио были бы похожи на оркестр без пюпитров и нот – много интересных и изощренных инструментов, неизвестно только, что с ними делать»{1}. Кстати, большинство польских кинофильмов, принесших славу польскому кинематографу, создано на основе известных литературных произведений. По словам выдающегося польского писателя Ярослава Ивашкевича, польский фильм сделал мировую карьеру на литературе, «фильм, как и театр, и телевидение – это производные от литературы»{2}.
Трудно поэтому переоценить значение представления о польской художественной литературе для понимания феномена «польскости», процесса ее познания и приобщения к ней. Чем больше в конечном счете русский читатель будет знать о польской литературе, тем более объективным будет его общее представление о Польше.
Польская литература, в том числе литература XX в., которой посвящена настоящая книга, внесла немалый вклад в мировую культуру. Выделение наиболее важных достижений в той или иной литературе связано с более общей проблемой специфики функционирования иноязычной литературы (в данном случае польской) в условиях другой культуры. Большое значение имеет здесь накопление и пополнение русских переводов из польской литературы, то есть объективное присутствие и самостоятельное существование в рамках русской культуры, русского литературного языка определенного числа имен и текстов, которые дают представление о польской литературе. Поэтому целесообразен перечень основных переводов из польской литературы XX в. на русский язык в приложенной к книге библиографии.
Польская литература рассказала миру о своей стране, совершила значительные художественные открытия, дала новые измерения человеческой психики. Она, как и другие феномены польской культуры, выразила умонастроения и стремления не одного поколения поляков, оказала и продолжает оказывать влияние на их национальное самосознание. А также на отношение зарубежного читателя к Польше.
Русский читатель польской литературы чаще всего имеет поверхностные и искаженные представления о Польше. Его знания сводятся в основном к распространенным стереотипным суждениям о Польше, ее истории, польском национальном характере, отношениях между Польшей и Россией. Эти стереотипные суждения – а они, к сожалению, в России часто имеют негативную окраску – основываются на предшествующем им общественном сознании и одновременно влияют на дальнейшее формирование этого сознания. Ничто так не способствует успешному преодолению устоявшихся схем, взаимных претензий, негативных стереотипов – а тем самым более глубокому взаимопониманию между народами – как познание иной ментальности через художественную литературу, через сферу прочувствованной мысли.
Но литература – это всегда громадное количество разноуровневых в художественном смысле текстов и множество имен, перед которыми оказывается растерянный читатель. Помочь ему выбрать из них наиболее значительные и репрезентативные, руководствуясь определенными принципами – одна из задач данной книги.
На мой взгляд, может и должен быть создан некий канон имен и текстов, отражающий опыт польской литературы XX в., который позволил бы русскому читателю ориентироваться в ее подлинных достижениях. При этом следует избегать перегибов, умолчаний, конъюнктуры как недавней прокоммунистической, так и нынешней, часто автоматически меняющей прежние плюсы на минусы и наоборот. Думается, что этот канон должен в первую очередь выполнять две функции: познавательную и эстетическую. Хотелось бы подчеркнуть внеэстетическую функцию художественной литературы, в том числе высокохудожественной, как информатора чужого читателя об иной жизни – часто единственного для него источника сведений о старой и новой истории Польши, о поведении людей в разных ситуациях, об общественно-политических преобразованиях, определяющих людские судьбы, и т. д. Литература создает возможность особого познания действительности, преломленной в воображении писателя. Эта действительность может отличаться от знакомой читателю и открывать новые, универсальные горизонты, если писатель стремится рассматривать описываемые явления в общечеловеческой перспективе. Разумеется, в представлении литературных достижений должно найтись место и для эстетических поисков в иноязычной литературе, которые могут обогатить собственную литературу и ее художественный язык. Важно, чтобы та картина польской литературы, которая в итоге формируется, уточняется и закрепляется в русском сознании, была максимально приближена к реально существующей картине польской литературы, хотя достичь полной идентичности здесь невозможно.
Конечно, каждый вновь предлагаемый канон, независимо от свободы действий его автора, является в той или иной мере субъективной и упрощенной моделью литературы. Главным критерием его создания должна, на мой взгляд, быть мысль о вкладе польской литературы в мировую литературу. Это случается тогда, когда данное произведение превосходит или по крайней мере приближается к уровню образцов, то есть художественных, философских, идейных достижений, уже имеющихся в сокровищнице мировой литературы, или же когда оно вносит во всемирную литературу объективно значимый вклад, информируя читателя, принадлежащего к другой национальной культуре, о жизни, убеждениях, обычаях и истории своего общества и народа.
Представление об иноязычной литературе за рубежом всегда отличается от представления о ней в стране ее творцов. У русского полониста и польского полониста, у русского читателя и польского читателя одних и тех же польских текстов разная культурная основа, они читают под разными углами зрения, что необходимо принимать во внимание. За рубежом доступно меньшее число текстов, в активной памяти оседает значительно меньшее число имен и названий, нежели у читателя в родной стране. К тому же, как правило, знакомство с текстами происходит в иное время, с большими пробелами, с опозданием, в ином историко-литературном контексте, что вызывает иные ассоциации и чувства. Правда, иногда взгляд со стороны дополняет и корректирует «домашние» оценки.
Дополнительные сложности возникают в связи с таким феноменом в развитии литературы именно XX в., как литература, «опоздавшая» к читателю (к своему и чужому) в силу того, что тоталитарные режимы со своей политической цензурой затрудняли или делали невозможным своевременное знакомство читателя с «идеологически невыдержанной» литературой, в том числе эмигрантской. Трудности возникают и в связи с необходимостью переоценки масштабов и переосмысления ряда явлений и фактов литературы, что было вызвано крахом коммунистической утопии и преодолением в гуманитарных науках догматической идеологической доктрины. Тем более продуктивным является, на мой взгляд, предпринятое рассмотрение развития польской литературы XX в. в общественно-политическом контексте (хотя возможны и другие подходы), поскольку литература есть часть целостной культурной системы и развивается во взаимодействии с реальной жизнью социума. Автор книги стремился, не упуская из виду художественную индивидуальность писателей, показать преломление в их творчестве важнейших проблем жизни польского общества.
В XX веке Польша (как и вся Европа) испытала такие масштабные потрясения, как массовое уничтожение людей в результате кровопролитных мировых и локальных войн, а также господство тоталитарных систем и фиаско исторического эксперимента – построения социализма в Советском Союзе и странах так называемого социалистического лагеря. Итогом этих потрясений стал кризис веры в человеческий разум и мораль, в прогрессивную эволюцию человечества. Непрочным оказался фундамент культуры XIX в. – убеждение в поступательном общественном прогрессе, берущее свое начало еще в эпохе Возрождения. Обесценились также значимые для предыдущих столетий идеи, как прогрессивной эволюции, так и революции. Именно с отношением к этим потрясениям и, стало быть, с осмыслением главной проблемы человеческого сознания в любую эпоху – места человека в истории, личности в обществе – и связаны, в первую очередь, судьбы европейской культуры и литературы в XX в., в том числе польской.
Народная словесность. Нет в ней ни былин, ни того, что принято называть юнацкими песнями. Правда, у некоторых летописцев XII и XIII вв. встречаются упоминания о народных исторических песнях, относившихся к современным событиям; есть даже следы, что в XV в. существовала эпопея о борьбе епископа Збыгнева Одесницкого с Космидром Грущинским, врагом церкви и крестьян, или обширная песня о Грюнвальдской победе; но эти произведения относятся к книжной литературе, а не к народной словесности. Возможно, впрочем, что забытые самим народом и сохранившиеся только у некоторых летописцев баснословные предания о Краке, Ванде, Попеле, Пясте, Пржемыслах, Лешках являются обломками существовавшего некогда эпического цикла; но прочных оснований для такого предположения нет. В основу народной польской словесности легли те же самые начала, которые мы находим и в других родственных словесностях. Произведения ее делятся на те же главные группы: лирическую и эпическую. В первой группе, как и везде, самыми замечательными, сохранившими древнейшие следы старины, являются песни обрядовые и в особенности свадебные. Другие лирические произведения отличаются большим разнообразием настроения: есть между ними проникнутые глубокой печалью; ими особенно вдохновлялись представители романтизма, заимствовавшие отсюда много сюжетов; их напевы были источником вдохновения Шопена. Но есть тоже целая масса жизнерадостных, проникнутых страстью краковяков, обереков или обертасов, мазурок и т. д., которые также сильно отразились и в литературе, и в музыке. Композитор Венявский является лучшим выразителем этого направления: его краковяки и мазурки типично народны. Область польской эпической поэзии распадается на сказки, басни, исторические предания, религиозные легенды и т. д. Сказки, вообще говоря, носят тот же самый характер, который находим и в русских сказках: и здесь можно найти темы мифологические, исторические, бытовые, заимствованные сюжеты из Запада и из дальнего Востока. Между баснями есть длинный ряд произведений, относящихся к животному эпосу; нет недостатка и в нравоучительных апологах. Исторических преданий сравнительно мало. Религиозные рассказы отличаются наивной верой в чудеса, но почти чужды того, что можно бы назвать апокрифическим элементом, и вообще чужды сектантских стремлений; здесь нет наклонности к мистицизму. Нет ничего, что бы напоминало восточно-славянские духовные стихи вроде «Хождения Богородицы по мукам», «Голубиной книги» и др. В польских легендах чудо является как будто естественным, хотя и выходящими из рамок обыденной жизни явлением. Святая королева Кинга с Божьей помощью переносит целые горы, полные соли из Венгрии в Величку; срастается раздробленное на мелкие куски тело убитого королем Болеславом Смелым св. Станислава, краковского епископа; благочестивая королева Ядвига, хотя и не святая, оставляет след ноги на камне и т. д. Даже к язычнику Пясту приходят два ангела, в которых можно усмотреть св. Кирилла и Мефодия. Иисус Христос ходит по земле с апостолами, из которых св. Петр часто обнаруживает человеческие слабости; Богородица прядет паутину, назыв. «babie lato». Сатана представляется всегда или порабощенной темной силой, или существом довольно глупым, обманываемым людьми. Даже с нуждой довольно легко справляется разумный мужик, а с «моровым поветрием» отважный шляхтич, жертвуя собою для общего блага. Во всей этой области народных воззрений преобладает ясное, спокойное настроение, реализм, местами юмор. Особенно это заметно в группе очень оригинальных народных произведений - в так наз. календах (kolędy), колядках. Песни эти поются в польских костелах во время богослужения и дома, особенно по вечерам, от Рождества до конца масленицы. Во многих из них, описывающих Рождество Христово, встречается целый ряд жанровых сцен, подражательных звуков, древненародных обычаев, шуток. Есть в польской литературе и апокрифические рассказы, но они почти не отразились на народной словесности: такие произведения, как «Никодимово евангелие» или рассказ о сотворении мира и наказании человека, почти не читались простым народом и не переделывались на туземный лад. Драматического элемента в польской народной словесности не замечается почти вовсе; некоторые проявления его можно усмотреть только в песнях обрядовых, свадебных, купальных и т. д. Философия народа выражается главным образом в его пословицах и поговорках; самый полный сборник - Адальберга, «Księga przysłów polskich» (Варшава, 1894). Для изучения польской народной словесности материала собрано довольно много; кроме названного труда Адальберга, известны сборники Рысинского, Даровского и т. д. Самою полной и всесторонней картиной народного творчества служит монументальное издание Оскара Кольберга:«Lud, jego zwyczaje, sposób życia, mowa, podania, przysłowia, obrzędy, gusła, zabawy, pieśni, muzyka i tańce» (пока вышло 23 тома). Библиографию предмета см. в статье Аппеля и Крынского в «Prace Filologicznej» (1886), в сочинении д-ра Фр. Пастрнека «Bibliographische Uebersicht über die Slavische Philologie» (Берл ., 1892), в «Лекциях по славянскому языкознанию» проф. Тим. Флоринского (т. II, СПб., Киев , 1897) и (всего полнее) в труде Адольфа Стржелецкого «Materjały do bibliografji ludoznawstwa polskiego» (в варшавском этнографическом журнале «Wisła», 1896 и 1897 гг.). Три журнала посвящены специально изучению народной словесности и вообще этнографических особенностей польского народа: издаваемый с 1877 г. Краковской акд. наук «Zbiór wiadomości do antropologji krajowej» (18 томов), переименованный с 1895 г. в «Materjały antropologiczne i etnograficzne», издаваемая в Варшаве «Wisła» (с 1887 г. вышло 11 томов) и «Lud», орган Львовского этнографического общества (с 1895 г.). В общем работы по истории народной П. словесности не вышли еще из подготовительного периода. Материалов накопляется так много, что скоро исследователю трудно будет с ними справиться, тем более, что множество вариантов печатается целиком, без всяких сопоставлений с опубликованными уже памятниками; только один Карлович пытался (в «Висле») систематизировать часть материала. Нет даже удовлетворительного популярного изложения судеб и содержания народной словесности. То, что писали об этом предмете Вишневский («Hisiorja literatury polskiej»), Мацеевский («Piśmiennictwo polskie») и Зданович-Совинский («Rys dziejów literatury polskiej»), не удовлетворяет требованиям научной критики.
От глубокой старины не дошел до наших времен ни один памятник чисто народного творчества, и о состоянии словесности в дохристианский период времени мы можем иметь только самое смутное понятие. Весьма вероятно, что в этой сфере, как и в области языка, славянские народы в древности стояли гораздо ближе друг к другу, чем теперь. Только позднее влияние католичества, западной культуры, политических событий, социальных и экономических условий сильно отразилось на почве народной словесности, придавая ей все более и более специфический характер. Сначала чисто славянская, народная П. словесность стала со временем питаться чуждыми элементами. Книжная П. литература не заключала в себе первоначально ни польского духовного склада, ни даже польской внешности. Польские писатели излагали заимствованные мысли на иностранном языке. Все польское отвергалось с презрением как остаток язычества и варварства. С принятием христианства в X в. вместе с Дубравкой (Домбровкой), женой крестившегося Мешка I, прибыли в Польшу чешские священники и начали организовать польскую церковь. Есть некоторые основания думать, что вместе с латинским распространялось среди поляков и славянское богослужение; но если этот факт и существовал, он не имел никакого влияния на развитие П. литературы. Началось распространение латинской, западноевропейской культуры через посредство школ. Благодаря прекрасному труду А. Карбовяка «Dzieje wychowania i szkòł w Polsce w wiekach średnich» (т. Ι, СПб., 1898) мы имеем ясное понятие об устройстве школьного дела в средневековый период истории Польши. Уже при первых епископских кафедрах возникали школы, которые со временем стали открываться также при коллегиатах, т. е. более значительных общежитиях светского духовенства, а также при монастырях и приходских церквах. Капитульными или епископскими и коллегиатскими школами заведовали схоластики-каноники, под руководством которых работали учителя; руководителем школы монастырской или приходской был настоятель м-ря или церкви. Все эти школы были одного типа и преследовали одну задачу: изучение латинского языка. Народный язык не только не преподавался, но и допускался только до поры до времени, пока ученики не усваивали достаточного количества латинских слов. Учитель прежде всего учил читать по-латыни, причем первым учебником была псалтирь. Когда мальчик знал наизусть несколько псалмов и умел их петь, он из приходской школы переходил в школу капитульную или коллегиатскую. Программа последних заключала в себе сведения по так назыв. trivium и quadrivium (см. Квадривий); но, собственно говоря, в Польше процветало в средние века только trivium, a quadrivium было в пренебрежении. Самый важный предмет учения составляла грамматика, в состав которой входило чтение литературных памятников, а также метрика и объяснение авторов. Греческой грамматике вовсе не обучали. В состав риторики входил dictamen, т. е. искусство писать государственные грамоты и юридические акты; при этом сообщались некоторые сведения по государственному и каноническому праву. Занятия диалектикой усилились только со второй половины XI в., когда разгорелись споры между светской и духовной властью и появилась схоластическая философия. До XIII века в школах учились почти исключительно люди, уже с детства посвятившие себя духовной или монашеской жизни. Даже Пястовичи и П. знать занимались только «рыцарским ремеслом» и не имели влечения к книге; гораздо больше любознательности замечается среди средневековых женщин, между которыми чаще встречаются грамотные лица, чем между мужчинами. Из трех первых королей только Мешко II знал по-латыни и даже по-гречески. Из посвящавших себя книжному делу многие еще до XIII в. отправлялись для пополнения своего образования в Италию и Францию. В XIII и XIV ст. число школ в Польше умножилось; особенно в большом количестве стали открываться приготовительные приходские училища. Источники в период времени между 1215 и 1364 гг. упоминают о 120 школах различного типа; весьма вероятно, что о многих других не осталось никаких известий. Книжное просвещение стало сильно распространяться среди городского купеческого сословия, и так как в школе усиливался польский элемент, то она является уже орудием полонизации первоначально немецкого народонаселения городов. Запрещено было учить в школах тех немцев, которые не знают по-польски, хотя преподавание велось по-латыни и только в крайнем случае было принято прибегать к помощи польского языка. В это же время число поляков, получавших высшее образование за границей, так возросло, что они в Болонском университете составляли уже отдельную корпорацию («нацию»); не было недостатка в польских студентах и в других университетах - в Падуе, Риме, Париже, Монпелье, Авиньоне, Праге . Путешествия на Запад не прекратились ни после 1364 г., когда Казимир Великий основал в окрестностях Кракова юридический факультет, ни после 1400 г., когда был открыт первый в Польше полный университет в Кракове . В средневековую науку поляки внесли не один вклад, в некоторых областях знания приобрели общеевропейскую известность; но работали они исключительно в общеевропейском направлении, совершенно обезличиваясь в национальном отношении. Только по внешним признакам можно иногда узнать в авторе поляка: когда он говорит о событиях, случившихся в Польше, когда упоминает о некоторых характеристических чертах польского народа, когда, наконец, одновременно пишет на родном польском языке .
П. письменность в первый период своего развития - до конца XV в. - разделяется на три главных отдела: научный, дидактический и поэтический. В области научной литературы на первом месте стоят летописи, которым предшествовали частные анналы (roczniki). Самыми важными польско-латинскими летописцами до конца XIV в. были: неизвестный по имени иностранец, называемый Мартином Галлом, в котором Макс Гумплович предполагает епископа Балдуина Галла из Крушвицы (1110-1113 г.; см. Gumplowicz, «Bischof Balduin Gallus von Kruszwica, Polens erster lateinischer Chronist», B., 1885, «Sitzungsber. d. k. Akad. d. Wiss.», т. 132); затем следуют Викентий Кадлубек, род. в 1160 г., Башко (или какое-то другое лицо), написавший великопольскую хронику между 1280 и 1297 гг., и Янко из Чарнкова, умерший в 1389 г. Все они в своих сочинениях сохранили много важных для истории литературы и культуры преданий; у них можно найти и некоторые современные им песни в латинской переделке. У Галла простой слог, много юмора; у Кадлубка слог искусственный, вычурный, латынь его отличается всеми характеристическими чертами средневекового вкуса; Янко из Чарнкова - человек желчный, не лишенный сатирических замашек. Громкую известность в Западной Европе приобрел Мартин Поляк, умер. в 1279 г., автор первой хроники о четырех монархиях: вавилонской, карфагенской, македонской и римской, к которой он присовокупил хронику римских пап. К XIII в. относится описание путешествия двух польских францисканцев, знаменитого Яна де Плано-Карпино и Бенедикта Поляка, к татарскому хану Гаюку. Вителлион в том же веке первый познакомил средневековую Европу с теорией оптики; он считается автором философского трактата «De inleligentia», где старается объяснить темные философские вопросы на основании фактов, добытых естествознанием (см. В. Рубчинский, «Traktat o porządku istnień i umysłow i jego domniemany autor Vitellion», в «Rozpr. Ak. Um.Wydz. historyczny», т. XXVII). Дидактическую группу памятников составляют проповеди, в последнее время прекрасно обработанные проф. Алекс. Брюкнером, в труде под загл. «Kazania średniowieczne» («Rozprawy Akademji Umiejetności. Wydział filologiczny», т. XXIV и XXV, Краков, 1895 и 1897). Памятники этой группы главным образом относятся к XV в., т. е. ко времени, когда польское духовенство уже хорошо было знакомо с латинским языком и писало исключительно на этом языке, легче открывавшем путь к широкой известности. Позднейшие писатели, особенно протестанты, вывели отсюда заключение, что католические священники говорили проповедь своей пастве на латинском языке. Это неверно: древнейшие памятники польского церковного красноречия, а именно проповеди «свентокржижские» и «гнезненские», сохранились в польском оригинале. В других случаях по-польски записывались только вступительные молитвы, духовные песни, цитированные проповедником, наконец, отдельные предложения или слова (глоссы), чтобы облегчить священнику работу на кафедре, когда ему придется на народном языке излагать мысли, почерпнутые из латинского образца. Только духовные речи, с которыми священники обращались к учащейся молодежи или к высокообразованным персонам, польских глосс не имеют. По своей форме польско-латинские проповеди ничем особенным не отличаются от общеевропейского средневекового типа. По содержанию они могут быть разделены на три главные группы. К первой принадлежат те из них, которые, как, напр., проповеди Матвея из Грохова, изобилуют анекдотическим материалом, весьма ценным для истории литературы. Ко второй группе относятся поучения «de superstitionibus», в которых заключается богатый материал для изучения тогдашних суеверий. Наконец, третью группу составляют проповеди нравственно-поучительные, где можно найти немало важных указаний на нравственное состояние тогдашнего общества. Из этой группы памятников «свентокржижские» проповеди относятся, самое позднее, к половине XIV в. и представляют собою древнейший до сих пор известный более обширный памятник польского письма. Свентокржижские проповеди изданы Брюкнером в «Prace Filologiczne» (т. III, Варшава, 1891), гнезненские - графом Дзялынским под загл. «Zabytek dawnej mowy polskiej» (Познань, 1857). Третий отдел памятников средневековой литературы образуют поэтические произведения латинские и польские. В изучении этой области особенно важны труды А. Брюкнера: «Sredniowieczna poezja łacińska w Polsce» («Rozpr. Ak. Um. Wydz. filologiczny», т. XVI, XXII и XXIII), «Wiersze polskie średniowieczne» («Biblioteka Warszawska», 1893) и «Drobne zabytki języka polskiego» («Rozpr. Ak. Um.», т. XXV). Поэтических сборников сохранилось мало, всего несколько десятков, между тем как богословских рукописей от средних веков осталось множество. В состав таких сборников входили почти исключительно сочинения средневековых авторов (басни, нравоучительные стихи, сатиры, порнографические стихотворения). Из классиков читались весьма немногие, чаще всего - Овидий; известны были также Вергилий, Лукан, Персий, Ювенал и, меньше всего, Гораций. Из стихотворений польских авторов, записанных в хрониках Галла, Викентия и Длугоша, особенный интерес представляют эпитафии, поэма о придворной жизни, сатира на купцов и другие сословия, стихи о поражении под Варной, любовные стихотворения, обширный стих о войне Збыгнева Олесницкого с Космидром Грущинским и, наконец, поэма Фровина или Видвина (Видрина) «Antigameratus». Поэма эта, написанная леонинами, имеет целью изложить предписания нравственности и вместе с тем учить различать по значению однозвучные латинские слова. Автор обращается по очереди к епископам, священникам, князьям, судьям, господам, слугам, супругам, говорит об одежде, прическе и т. п., дает советы как вести себя за столом, что делать земледельцам в разные времена года, как жить вообще и как поступать при различных обстоятельствах. Поэма, вероятно, написана в Краковской области, после 1320 г.; она была особенно популярна в Германии, где даже появились печатные ее издания. Меньше была распространена в Польше религиозная латинская поэзия: «Aurora» (изложение Ветхого и Нового Завета гекзаметрами) Петра де Рига и «Carmen Paschale» Седулия. Из польских церковных песней самой древней считается «Bogurodzica», принадлежащая, по преданию, св. Войцеху (X в.) и известная по пяти спискам XV в. Замечательны песни, изданные Бобовским в «Rozpr. Akad. Um.» (т. XIX) и Брюкнером в «Biblioteka Warszawska» (1893) и в «Rozpr. Akad. Um.» (т. XXV). Некоторые из этих произведений отличаются поэтическими достоинствами, но нет в них еще той обработки, которая в первый раз на польской почве появляется только у Кохановского. С основанием Краковского университета занялась заря новых времен. Свежие течения гуманизма начинают проникать в Польшу вместе с протестантскими идеями. Число школ значительно увеличивается, образование получают не только духовные, но и светские лица; увеличивается число отправляющихся для завершения образования за границу и возвращающихся оттуда не только с новыми познаниями, но и с новыми идеями. В университете возгорается борьба между схоластиками, во главе которых стоит основатель френологии Ян из Глоговы, и гуманистами, среди которых выдвигается Григорий из Санока. Николай Коперник создает новую теорию вращения небесных тел. Длугош пишет первую историю Польши; Ян Остророг, доктор прав, светский человек и магнат, сочиняет трактат об управлении государством. В Польшу приезжают образованные иностранцы, из которых одни, напр. Каллимах, пишут по-латыни, другие - по-польски, как, напр., серб Михаил Константинович из Остравицы, написавший историю турецкого государства («Pamiętniki Janczara»). Уже в половине XV в. литература является иногда орудием религиозной пропаганды: так, Андрей Галка из Добчина сочинил стихотворную похвалу Виклефу.
В начале XVI в., когда распространилось книгопечатание, польский язык стал входить во всеобщее употребление в литературе и вытеснять, в особенности благодаря религиозным реформаторам, латинскую речь. Вместе с тем начался новый период в истории П. литературы. Первые представители гуманизма в Польше не только в XV, но и в XVI в. писали еще по-латыни: к ним принадлежат Ян из Вислицы, автор эпической рапсодии о Грюнвальдской битве, Андрей Кржицкий, Ян Фляксбиндер Дантышек, Клеменс Яницкий. Даже Кохановский сначала писал на латинском языке и только из Парижа прислал в Польшу первое польское стихотворение, которым начинается новая эпоха в польской поэзии. Гуманизм в Польше нашел весьма благодарную почву. Тогдашняя шляхта наслаждалась всеми благами политической свободы, не переродившейся еще в крайнее своеволие; молодые люди учились в Краковском университете, странствовали по чужим землям и оканчивали свое образование при дворах магнатов, старавшихся быть настоящими меценатами. Интересную картину такого двора дает книга Луки Гурницкого «Dworzanin polski», переделанная из «Il libro del cortegiano» Кастилионе. Благодаря покровительству аристократии появляются эпические поэмы, элегии, оды, песни, сатиры, буколики, эпиграммы, шутки и т. п. Рей († 1569) рисует яркие картины нравов, типические портреты отдельных лиц, дает живые сцены, списанные с натуры. Но язык Рея, хотя выразительный, сильный, образный, не возвышается еще до истинно художественной обработки: его стих тяжел и представляет собою рифмованную прозу, так что в этом отношении он ближе к средневековым писателям. Ян Кохановский († 1584) является уже поэтом в полном смысле этого слова. В области лирической поэзии он достиг высокого совершенства: его перевод псалтири до сих пор считается образцовым; в «Trenach», написанных на смерть дочери, и в некоторых других песнях глубина и искренность чувства соединяется с истинно прекрасной формой. Едкая в сатире, поэзия Кохановского полна веселья и даже широкого разгула в шутках (Fraszki). Создать национальную драму ему не удалось: его «Odprawa posłów greckich» является подражанием классическим образцам. Из современников Кохановского достойны внимания Николай Семп Шаржинский (ум. в 1581 г.), автор нескольких сонетов и религиозных песен, Станислав Гроховский, Гаспар Мясковский, Петр Збылитовский, Петр Кохановский, автор весьма популярных поэм, проникнутых любовью к крестьянскому люду, Шимон Шимонович (Бендонский, 1557-1629) и, наконец, не обладавший большим поэтическим талантом, но меткий сатирик Севастьян Кленович (1551-1602). Из прозаиков большою известностью в XVI в. пользовался священник Станислав Оржеховский, страстный католик, но воевавший с католическими епископами из-за права священников вступать в брак. Польский язык несомненно многим обязан этому талантливому публицисту. По-латыни или по-польски писали историки Вановский, Кромер, Оржельский, Гейденштейн, Бельские, Стрыйковский. Специально историком дворянских родов был Папроцкий. Известностью пользовались политический писатель Фрич Модржевский, филолог Нидецкий и др. Такое же место, как Кохановский между поэтами, среди прозаиков занимает знаменитый иезуит-проповедник Петр Скарга (Павенский, 1532-1612). Ни до, ни после него никто в Польше не возвышался до такого вдохновенного красноречия. Скарга говорил только с церковной кафедры, но эта кафедра служила для него политич. трибуной. Особенно важны его так назыв. сеймовые проповеди. Скарга стоит на чисто католической почве и вооружается против протестантов, которые пользовались полной веротерпимостью; но вместе с тем он ратует за угнетенное крестьянство, проводит высокогуманные идеи и грозит Польше карой небес за ее многие неустроения. С концом XVI в. оканчивается господство гуманизма в Польше. Обстоятельства переменились: вместо прежней свободы наступило своеволие, вместо спокойствия - внешние и внутренние войны, вместо расцвета свободной мысли - подавляющая всякое умственное движение реакция. За травлей ариан пошли преследования протестантов, которые не могли прибегать к литературной защите: закрывали их типографии и школы, запирали и разрушали их церкви. Образование взяли в свои руки иезуиты. Все это сильно повлияло на упадок науки и литературы в Польше. К многочисленным именам поляков, которые между XIII и XVI вв. стяжали себе общеевропейскую известность, XVII стол. прибавляет только одно имя Матвея Сарбевского († 1640), польско-латинского поэта, произведения которого до сих пор ставятся наравне с произведениями древнелатинских классиков. В половине XVII в. трудно было встретить дворянина, не умевшего говорить по-латыни; но дальше этого образование не шло. Недостаток основательного образования повлек за собою упадок вкуса, польский язык стал считаться языком варварским, неспособным для выражения высоких чувств: надо было его украшать латинскими фразами и отдельными словами. Отсюда так наз. макаронизм (см.). Понимание настоящей красоты в искусстве исчезло или, лучше сказать, выродилось: получают господство уродливые приемы - неестественная перестановка слов, вычурные описательные формы, накопление громких фраз, в которых утопал здравый смысл речи. Да притом полуобразованным людям не о чем было писать: место идей, в которых чувствовался недостаток, заступают интересы чисто личные. Литература становится средством наживы и политических происков: ее наводняют панегирики, пасквили, публичные речи, отличающиеся самой причудливой формой. Мода эта врывается даже в молитвенники и на церковную кафедру. Число писателей значительно увеличивается, но литература от этого не выигрывает. Лучшие писатели, которые не подражали раболепно моде, не печатали своих произведений, так что были надолго совсем забыты и даже еще теперь недостаточно известны, как напр. Вацлав Потоцкий. Более плодотворной была развивающаяся в это же время и переводческая деятельность. Польские переводы западноевропейских и других повестей появляются в рукописях и в печатных изданиях уже в XVI в. (см. С. А. Пташицкий, «Средневековые западноевропейские повести в русской и славянских литературах», СПб., 1897); но широкое распространение этого рода литературных произведений относится только к XVII в. Тогда же получает начало постоянный театр в Польше. Владислав IV был любитель драматических представлений; при его дворе поочередно играли актеры английские, французские и итальянские. Местного репертуара еще не было, но уже стали переводить иностранные пьесы на польский язык: так, Ян Андрей Морштын перевел Корнелевского «Сида» и комедию Тасса «Аминтас». В общих чертах более ранняя история польской драмы (ср. Петр Хмелевский, «Nasza literatura dramatyczna», СПб., 1898) слагается следующим образом. Если оставить в стороне древнейшие диалоги, в которых, кроме разговорной формы, нет драматического элемента (древнейший памятник этого рода на польском языке - «Rozmowa śmerci z magistrem» - относится к XV в.), то самым ранним из известных нам теперь памятников П. драматической литературы следует считать относящееся к XVI в. соч. Николая из Вильковецка: «Historja о chwalebnem Zmartwychwstanni Pańskiem», род средневековой мистерии. Рей пишет драматический «Zywot Józefa», во многом напоминающий средневековые диалоги. Латинские драмы Шимоновича «Castus Joseph» и «Pentesilea» написаны в классическом вкусе. В том же XVI ст. в драматическую литературу проникают отголоски религиозных споров. В 1550 г. печатается в Кракове соч. венгерца Михали «Comoedia lepidissima de matrimonio sacerdotum», появляются затем «Komedja о mięsopuscie», диалоги Бельского - «Prostych ludzi w wierze nauka», «Tragedja o mszy». В эстетическом отношении все это очень слабо. Невысоко стоит и более поздняя, так наз. рыбалтовская комедия - род школьных диалогов, древнейшим из которых считается «Tragedja Zebracza» (1552). К этому же типу сатирической комедии относится «Wyprawa plebańska» (1590), ее продолжение «Albertusz wojny» (1596), «Tragedja o Scylurusie» Юрковского (1604), драматическая трилогия «Bachanalia» (1640) и мн. др. безымянные комедии, появлявшиеся в продолжение целого XVII ст. Самым типичным представителем направления, господствовавшего в литературе XVII в., является Ян Андрей Морштын (см. Эдуард Порембович, «Andrzej Morsztyn», Краков, 1893). Благодаря тщательному образованию он избежал грубого литературного безвкусия своего времени и чудовищных оборотов речи, которыми изобилуют писания тогдашних мелких панегиристов и пасквилянтов; но и он в своих стихах охотно прибегал к изысканным стилистическим эффектам, подражая современным ему итальянским и французским писателям. Другой типичный представитель XVII в. - Веспасиан Коховский, автор оды, прославляющей изгнание ариан из Польши, и многих религиозных поэм. Произведения его отличаются чувственностью, грубым реализмом, даже тривиальностью, при чем, однако, у него постоянно фигурируют древнеклассические божества. Менее замечательны Зиморовичи, Гавинский, Твардовский. Опалинский выдвигается как автор едких сатир. Исключительное положение среди писателей XVII в. занимают Ян Хризостом Пасек и Вацлав Потоцкий. Первый, автор ценных мемуаров, несколько напоминает Рея. И он платил дань своему времени, вплетая в свой рассказ латинские выражения, но делал это изредка и писал вообще просто и картинно. Потоцкий в сочинениях, напечатанных при его жизни, ничем не отличался от современников, но в поэмах, которые он оставил в рукописи, особенно в «Хотинской войне», он является, как и Пасек, реалистом, не впадая в крайность. Можно сказать, что без Пасека и Потоцкого XVII в. представлялся бы эпохой полнейшего оскудения литературных талантов в Польше. Из первой половины XVIII в., принадлежащей еще к тому же литературному периоду, стоит упомянуть только одного Мартина Матушевского (1714-65), автора мемуаров, в которых с полной беспощадностью рисуется картина нравственного упадка тогдашнего общества. Тогда же начинают раздаваться первые предостерегающие голоса: Карвицкого, «De ordinanda republica», Яна Яблоновского, «Skrupuł bez skrupułu w Polsce», Станислава Лещинского, «Głos wolny, wolność ubezpieczający». Залуский основывает в Варшаве знаменитую библиотеку; Конарский берется за реформу народного просвещения и издает известное публицистическое сочинение «О skutecznym rad sposobie»,где восстает против liberum veto. Приближается время новых идей, которые произвели коренной умственный переворот в польском обществе (см. Владислав Смоленский, «Przewrót umysłowy w Polsce wieka XVIII», Краков и СПб., 1891). Снова возникает сильное умственное движение, хотя и при совершенно других обстоятельствах, чем в XVI в. Польша не только не занимает прежнего положения среди других европейских держав, но наполовину потеряла уже свою самостоятельность. Близкая опасность вызывает стремление к самозащите с помощью коренных реформ. Но эту необходимость видят только более дальнозоркие люди; масса шляхетства упрямо держится прежних непорядков. Начинается усиленная идейная борьба между представителями старого и нового направлений; является на сцену и французская рационалистическая философия. Престол занимал король слабый, бесхарактерный но высокообразованный, одаренный тонким вкусом; он окружает себя поэтами, поощряет их деятельность, дает им средства и высокие должности. На почве бесплодных политических усилий и нравственного маразма вырастает цвет высокохудожественной литературы. Самым важным фактом умственной жизни XVIII в. была секуляризация школы в 1773 г., после уничтожения ордена иезуитов. Уже до этого времени появился в Польше конкурирующий с иезуитами в школьной области орден пиаров, который ввел в свои училища преподавание естественных наук, чем принудил и иезуитов к некоторым уступкам в пользу нового направления; но это не может сравняться с коренной реформой, по которой все учебные заведения переходили в непосредственное ведение государственной власти. Основанная для проведения реформы эдукационная комиссия состояла из людей образованных, воспитанных в духе французского рационализма. Реформа началась с университетов краковского и виленского, которые были переделаны по западноевропейскому образцу. Обработанная Пирамовичем программа средних школ вводит преподавание на П. яз., ограничивает пределы преподавания латинского яз. и расширяет объем других предметов. Открываются школы грамотности по городам и деревням, пишутся новые руководства и учебники. Французские идеи и вкусы торжествуют; после долгого господства католицизма начинается сильная философская реакция, охватившая почти все без исключения таланты в стране. Сознание политических и социальных недугов вызвало стремление обнаружить их во всей их наготе, а для этого лучшим средством была сатира и сатирическая басня. Односторонне воспринятый рационализм и критицизм привел, однако, к сухости и оскудению чувства. Отсюда необходимость усовершенствовать форму, так как без этого литературные произведения были бы слишком бесцветны. Появляются виртуозы языка - Трембецкий († 1812) Венгерский († 1787), Красицкий († 1801). Их врожденное остроумие, воспитанное на франц. образцах, значительно облагородилось сравнительно с ΧVII в.; особенно замечателен тонко-язвительный Красицкий. Эти три корифея своего времени вооружались главным образом против закоснелости предрассудков и вообще всего, что напоминало «варварство» прежних времен или бессмысленное внешнее подражание новой моде при внутренней пошлости и грубости. Четвертый корифей - Нарушевич - уступал им по силе таланта, но превосходил их шириной и глубиной взглядов: как историк, основательно изучивший прошедшее Польши, он рисует, как поэт, яркими красками картину нравственного растления польского общества; он не ограничивается легкими уколами, не смеется, но плачет, пропитывая свои сатиры не пряностями, а желчью. По форме псевдоклассики французского типа эти четыре писателя все-таки гораздо больше своих предшественников связали свою литературную деятельность с реальною жизнью. Литература, по своей форме подражательная, по своему содержанию стала народной, какой она была лишь у немногих писателей XVI в. и у некоторых представителей П. мысли в XVII в. (Пасек и Потоцкий). Если она не создала выдающихся художественных типов, это произошло оттого, что тогда еще господствовала слишком большая наклонность к карикатуре. Комедия имела довольно крупного представителя в лице Заблоцкого († 1821), по своему сатирическому характеру и общему направлению родственного Трембецкому, Венгерскому и Красицкому. Заблоцкий создал бы, может быть, лучшую комедию, если бы его не стесняли известные правила единства места, времени и главного лица: во всех его комедиях действие происходит в пределах одной комнаты и 24 часов; везде притом второстепенные лица нарисованы только слегка. Большие заслуги в истории П. театра имеет также Богуславский, который первый правильно организовал общество актеров (постоянный театр существовал в Варшаве с 1765 г.) и в 1794 г. поставил свою оперетку «Cud mniemany, czyli krakowiacy и gòrale», где в первый раз появились на сцене крестьяне. Первым автором политической комедии был Юльян Урсын Немцевич, автор комедии «Powrót posła» (1791). Фелинский († 1820) писал псевдоклассические трагедии. Самым выдающимся писателем этого направления и вообще одним из лучших представителей драматической литературы в Польше был эпигон неоклассицизма, граф Александр Фредро (1793-1876). Его комедии, написанные чистым, плавным языком, по большей части стихами, и теперь еще служат украшением П. сцены: интрига естественна и ловко проведена, типы очень жизненны, остроумие всегда неподдельное, действие идет чрезвычайно живо. Местами Фредро не свободен от сентиментализма, но гораздо чаще является сатириком. Сентиментальная литература процветала наряду с сатирической. Даже самые типичные представители сатиры не всегда были свободны от сентиментализма. Красицкий переводит песни Оссиана, пишет «Хотинскую войну» и утопически-дидактические романы, в которых сентиментальная окраска выступает довольно заметно. Исключительно сентиментальной поэзии посвятили себя Карпинский и Князьнин. Особенно Карпинский умел попасть в тон «чувствительных» сердец и приобрел большую популярность.
Так называемая «политическая литература четырехлетнего сейма» (1788-92), главными представителями которой были Сташиц (1755-1826) и Коллонтай (1750-1812), обнимает собою ряд сочинений, написанных в духе политической реформы и служит переходной ступенью от литературы XVIII в. к литературе начала нынешнего столетия. Трагическая участь П. государства глубоко поразила сердца и умы; подъем патриотических чувств выразился и в литературе. Не было уже места для сатиры; смолкли сладкие звуки сентиментальных певцов любви к «Юстинам», «Розинам» и «Хлоям». Осталась, однако, непоколебленной традиция формы, остался прежний авторитет Аристотеля и Буало; радикально изменились только сюжеты. Не смея мечтать о скором восстановлении политической независимости, тогдашние писатели обратили свои взоры к прошедшему и начали искать в прошлом золотой век. Воронич (17б7-1829) издает поэму «Sybilla», в которой обращается мыслью ко временам первоначального единства славян и высказывает надежду, что и в будущем все славянские народы соединятся вместе в одном дружеском союзе. Немцевич пишет «Исторические песни» (1816) и тенденциозный роман; появляется ряд исторических трагедий. Линде (1771-1847) работает над историческим словарем П. языка, Чарноцкий (Ходаковский, 1784-1825) изучает следы доисторической культуры славян, Мацеевский (1793-1883) пишет историю славянских законодательств. Несколько позже, после непродолжительной, но ожесточенной борьбы с сторонниками старых направлений, романтизм овладел лучшей частью общества, отразившись не только в поэзии, но и во всех проявлениях умственной деятельности нации. Он выдвинул на первый план идею, что новые народы, отличающиеся от древних религией, общественным устройством и т. д., должны освободиться от рабского подражания грекам и римлянам и создать собственную поэзию, оригинальную по содержанию и форме. Идея славянского единства не могла завоевать популярности в то время, когда П. молодежь, увлекшись Наполеоном, под его знаменами выступила в поход против России. С этих пор перед поляками открылись новые политические горизонты: они стали рассчитывать на помощь Европы и связали вопрос о собственной политич. свободе с вопросом о свободе вообще. Эта постановка дела имела весьма важные последствия, не только политические, но и литературные: литература делается руководительницей жизни, романтизм принимает политически-революционный характер; после неудачи 1831 г. в литературе получает господство идея Польши, страдающей за грехи не свои, но других народов, является образ «Христа народов», который умер, чтобы воскреснуть и положить начало новой эре всеобщей свободы. В сфере чисто литературной романтизм выдвинул на первый план воображение и чувство, которое считал более верным критерием истины и руководителем в жизни, чем холодный разум. Это тоже вполне приходилось по душе полякам: когда человека или народ постигает несчастие, когда все его расчеты оказываются ошибочными и не приводят к желанным результатам, он охотно полагается на все то, что не поддается исчислению и хладнокровной критике. Страстность желания побеждает расчет; не силы являются мерой для намерений, но намерения для сил, как это выразил Мицкевич в своей «Оде к молодости». Отсюда также влечение ко всему чудесному, и прежде всего к народной словесности, пропитанной этим элементом. Это не было совершенною новостью в Польше: Шимонович не был забыт, проповеди Скарги пользовались большой популярностью, да притом и конец XVIII в. подготовил умы к тому, чтобы смотреть иначе на простой народ. Зарождалась мысль, что для освобождения Польши необходимо содействие всех классов народа и прежде всего крестьян. Способствовали возрождению П. литературы и политические обстоятельства: Александр I даровал Царству Польскому некоторые вольности, страна пользовалась известной автономией, имела конституцию и собственную армию. Часть духовных сил страны ушла в область государственных и административных забот, но все же оставался избыток умственных сил, для которых не было простора на политическом или военном поприще. Самые ряды интеллигенции значительно увеличились благодаря реформе воспитания во второй половине XVIII в. и позднейшей деятельности Чацкого и кн. Чарторыжского: число школ увеличилось, преподавание улучшилось. Новые писатели, между которыми нашлись и одаренные необыкновенным талантом, уже не искали меценатов: для них единственным меценатом был народ, отечество. Хотя романтизм пришел в Польшу извне, главным образом из Германии, но, в сущности, немецкое влияние не было особенно велико (иначе Мурко, «Deutsche Einflüsse auf die Anfänge der böhmischen Romantik», Грац, 1897); новые веяния нашли хорошо подготовленную почву и скоро приняли вполне национальный характер. По справедливому выражению Спасовича (Пыпин и Спасович, «История славянских литератур», СПб., 1879), романтизм служил только скорлупой для рождающейся из яйца новой поэзии, совсем оригинальной и еще более народной, чем все до тех пор существовавшие литературные направления. Первый о романтизме заговорил в Польше профессор Варшавского унив. Бродзинский. (см.). Все чаще и чаще стали появляться переводы Шиллера, Гёте, Гердера, Вальтер Скотта, Байрона, Шекспира. Кружок молодежи, главным образом воспитанников Кременецкого лицея, увлекался новыми идеями. В состав его входили Иосиф Корженевский , Карл Сенкевич , Тымон Заборовский , Маврикий Мохнацкий , Богдан Залеский, Северин Гощинский , Михаил Грабовский , Доминик Магнушевский , Константин Гашинский - все будущие поэты и критики, мечтавшие о создании оригинальной народной литературы. В своих стремлениях они находили поддержку в лице профессоров Бродзинского и Лелевеля, который, по выражению Мохнацкого, был тоже вдохновенным поэтом, когда со всем жаром молодости, но вместе с тем и с острой научной проницательностью воспроизводил образы прошедших времен. Так как народная словесность, вдохновлявшая романтиков, не была однообразна на всем протяжении земель бывшей Речи Посполитой, то появляются так назыв. провинциальные школы, из которых особенную известность приобрела украинская. Ее составляют главным образом три писателя: Антон Мальчевский (1793-1826), Богдан Залеский (1802-1886) и Северин Гощинский (1803-1876). Мальчевский (см.) был байронист; его поэма «Мария» проникнута пессимизмом, окутана какой-то таинственностью, действующие лица выставляются необыкновенными существами и принадлежат к магнатскому или шляхетскому сословию, а простой народ является только в лице одного казака. Вольная казацкая жизнь нашла певца в Залеском (см.), прославлявшем давнюю казацкую удаль и прелести украинской природы. Если можно сказать, что Мальчевский воспевал Украину шляхетскую, а Залеский - казацкую, то Гощинского (см.) по справедливости можно назвать певцом гайдамацкой Украйны со всеми ее обычаями и поверьями. В противоположность первым двум представителям украинской школы Гощинский - больше эпик, чем лирик: его описания дышат правдой, он понимает природу и умеет ее описывать живо и картинно; в его колорите преобладают краски темные, в его пейзаже как будто отражается драматический характер кровавых сцен, происходящих между людьми. Раньше всех из трех названных поэтов стал печатать свои песни и думы Залеский (1822), но он не произвел сильного впечатления, по крайней мере на классиков, которые эти первые плоды романтизма обошли совершенным молчанием. Буря негодования поднялась только тогда, когда Мицкевич выпустил в свет первые два тома своих стихотворений (1822 и 1823). Но первые выстрелы были и последними: произведения Мицкевича вскоре заставили всех сторонников классицизма или замолкнуть, или перейти на сторону романтизма. Польский романтизм народился сперва в Варшаве, но расцвел в Вильне, где нашел более благоприятную для себя почву. В Варшаве слишком еще живо сохранялись «французские» вкусы и литературные традиции, находившие сильную поддержку в профессоре литературы Осинском, критике Дмоховском, поэте Козьмяне; виленские классики были менее авторитетны, и вследствие этого университетская молодежь смелее выступала на литературное поприще с новыми идеями. Она соединялась в кружки - Филаретов, Филоматов, «Променистых» и т. д., - усердно работая над внутренним самоусовершенствованием, мечтая об освобождении отечества, сочиняя баллады и романсы в чисто романтическом духе. Вскоре, однако, заключение нескольких десятков студентов, обвиненных в заговоре, ссылка Мицкевича, Зана, Чечотта, почти поголовная эмиграция всех поэтов за границу привели к тому, что новая П. поэзия, вышедши из романтического источника, приняла своеобразное направление, отразившееся и на поэтической деятельности Мицкевича (1798-1855) и всех тех, которых причисляют к одной с ним группе, например Юлия Словацкого (1809-1849) и отчасти Сигизмунда Красинского (1812-1859); последний не был эмигрантом, но проживал по большей части за границей и свои сочинения печатал безымянно. Мицкевич (см.) вооружился против голодной бездушной классической поэзии, защищая права сердца и души. Таков характер первых его произведений: баллад, романсов и четвертой части «Дзядов». Как певец любви, он первый в П. литературе представил это чувство во всей его чистоте и глубине. В «Гражине», которая тоже относится к первым произведениям Мицкевича, он вдохновился идеей принесения себя в жертву для общего блага. В следующих его сочинениях («Ода к молодости», «Конрад Валленрод», «Фарис») выражаются политические идеи, которые волновали тогдашнее польское общество. Когда вспыхнула вооруженная борьба, муза Мицкевича замолкла на время: он написал несколько стихотворений на военные темы, но не достиг в них той высоты вдохновения, как других поэмах. Более популярны были революционные стихи Юлия Словацкого («Кулич», «Гимн к Богоматери» и др.) и в особенности написанные Викентием Полем воинственные «Песни Януша». С войною 1831 г. кончается и первый период П. романтической поэзии, завершенный книгой Мохнацкого (см.): «О литературе XIX в». В 1832 г. Мицкевич издал третью часть «Дзядов», где герой четвертой части, Густав, являющийся здесь под именем Конрада, всецело предается мысли о спасении отечества. Он хочет господствовать над всеми сердцами и умами, поднимает бунт против Бога и падает в бессильном отчаянии. Мицкевич символически изображает Конрада находящимся во власти злого духа, которого изгоняет скромный, неученый, покорный воле Божьей священник Петр. Он тоже любит отечество, но смиренно принимает все ниспосылаемое Богом; поэтому в туманном полусне ему открывается будущее и он видит грядущего освободителя. Здесь уже первые зачатки мессианизма, заметные также в «Книгах польского народа и паломничества», в поэме Словацкого «Ангелли», в некоторых произведениях Красинского. Начало его можно отыскать еще в XVII ст. у Веспасиана Коховского, но данную его форму Мицкевич создал сам, под влиянием Сен-Мартена и других мистиков. «Пан Тадеуш» был последним поэтическим произведением Мицкевича. Здесь политики почти нет, зато есть совсем новое литературное направление; место романтизма, который осмеян не только в лице Телимены, но и в лице графа, занимает идеалистический реализм, которому суждено было надолго утвердиться в польской литературе и в особенности в романах. «Пан Тадеуш» считается величайшим произведением польской литературы. Из двух великих современников Мицкевича ближе к нему Красинский, чем Словацкий. Красинский (см.) начал с общечеловеческих идей и перешел затем к национальным. Все его произведения, кроме «Агай-хан» и «Летняя ночь», имеют в основе сюжеты политические или социальные. Фоном для «Неоконченной поэмы» служит поэтическая историософия; здесь зарождается борьба между двумя идеями - господствующего порядка и переворота. В «Иридионе» Красинский пытается разрешить задачу политическую: героя поэмы спасает от ада любовь к родине, но он должен раскаяться в своих грехах, живя в земле «могил и крестов» и ожидая там осуществления своих мечтаний о свободе. «Легенда» проникнута верой, что со временем человечество осуществит заветы Евангелия, а тогда и для родины поэта наступит искупление. Мечтания о лучшем будущем выразились и в поэме «Przedświt» («Рассвет»). Идея мессианизма доведена у Красинского до крайности; по справедливому замечанию одного из новейших историков П. литературы, Белциковского, Красинский не считается ни с прошедшим, ни с будущим, потеряв из виду реальные условия жизни и истории. Словацкий сравнительно с Мицкевичем и Красинским мало занимается политикой, да и политика у него другая: герои его поэм действуют и стремятся к определенной цели. Он охотно прибегал поэтому к драматической форме. Из политических произведений Словацкого самые выдающиеся - «Кордиан» и «Ангелли». В этом последнем снова обнаруживается идея мессианизма: Ангелли является безмолвной жертвой, которая искупляет народ, но сама не воскресает из мертвых. К политическим поэмам относится и одно из последних произведений Словацкого, «Король-дух», идея которого, насколько можно судить по неоконченным отрывкам, состояла в том, чтобы показать в целом ряде картин культурное и политическое развитие польского народа. Словацкий примыкает к демократическому направлению, выразившемся, между прочим, в «Могиле Агамемнона» и в поэтическом письме к Красинскому «Do autora trzech psalmów».
Около трех великих П. поэтов сгруппировались их сателлиты: Томаш Зан, Антон Эдуард Одынец, Стефан Витвицкий, Антон Горецкий, Стефан Гарчинский и др. После плачевного исхода восстания 1830-31 г. польская романтическая поэзия процветала за границей, главным образом в Париже, где постоянно жили Мицкевич и Словацкий. Эмигранты считали, что они представляют собою настоящую свободную Польшу, что на их долю выпала обязанность трудиться над восстановлением отечества. Одушевлявшая некоторых из них идея мессианизма скоро выродилась в крайний туманный мистицизм, особенно когда появился Андрей Товянский, на время привлекший к себе почти всех выдающихся представителей польской мысли в эмиграционных кружках. Мицкевич совсем перестал писать и только читал лекции в Collège de France; Словацкий хотя и писал, но так туманно, что его перестали понимать. Впрочем, мессианизм скоро отжил свое время; для создания новых идей у эмиграционной литературы не хватало сил, и не в ее среде появился ряд писателей, пошедших по пути, указанному Мицкевичем в «Пане Тадеуше». Началась спокойная внутренняя работа над преобразованием и усовершенствованием общества - работа повседневная, мелкая, но плодотворная и быстро подвигавшаяся вперед. Мысль народа, изнуренная постоянным забеганием вперед, охотно переносилась в счастливое прошлое и останавливалась на тех моментах, когда жилось лучше, когда душа не терзалась опасениями за будущее. Чувство после романтического взрыва не замерло, но успокоилось, придавая литературному творчеству мягкий и умеренный колорит, особенно в романах. Из поэтов, изображавших главным образом прошедшее, особенно прославился Викентий Поль (см.). По характеру своих сюжетов он близко стоит к автору многих исторических романов, написанных в том же идеалистическом направлении - Сигизмунду Качковскому и его предшественнику на этом поприще, Генриху Ржевускому. Большинство других поэтов обратилось к темам более современными Особенно выдвинулся Людвик Кондратович (Владислав Сырокомля, 1823-1862). Превосходны его стихотворные рассказы, героями которых являются мелкий шляхтич, мещанин, мужик. Он первый, заглянув в не разработанную до него область жизни массы, сделался вдохновенным певцом чувств и стремлений народа в непосредственном смысле этого слова. Другой литовский поэт, Эдуард Желиговский (Антон Сова), в 1846 г. напечатал под заглав. «Иордан» едкую сатиру, в которой с большой силой восставал против общественных недугов. Довольно близко к Кондратовичу стоит Феофил Ленартович (1822-1893), который черпал свои темы из народных сказаний и сумел в изящной форме передать их простоту. Отдельную группу составляют так наз. энтузиасты, деятельность которых сосредоточивалась в Варшаве: Владимир Вольский, Роман Зморский, Нарциза Жмиховская, Ричард Бервинский, Эдмунд Василевский, Киприан и Людвик Норвиды и др. Все они действовали в эпоху, когда П. общество начало оправляться от апатии, в которую впало после 1831 г. Подобно великим своим предшественникам, они превозносили чувство как силу, которая может больше сделать, чем холодный разум. Напряжение чувства, однако, не было уже столь велико, как у романтиков, и не могло создать таких художественных произведений, какими блещет П. литература первой половины XIX в. Демократически-прогрессивные идеи новых поэтов выражались почти исключительно в форме небольших лирических стихотворений, которые почти все не пережили своей эпохи. К тому же времени относится деятельность Артюра Бартелься († 1885), называемого польским Беранже. Самым крупным талантом этого отчасти революционного направления был Корнель Уейский (1824-1897). Его «Библейские мелодии», «Жалобы Иеремии» заимствуют сюжеты из Ветхого Завета, но в них проводится аналогия между судьбами Иудеи и Польши. Уейский сумел затронуть сердца современников; его «Хорал» сделался национальной песней. За исключением Поля и Кондратовича, все остальные поэты эпохи 1840-63 гг. стремились к перевороту и были выразителями идей, вызвавших восстание. Их влияние особенно сильно отражалось на молодом поколении. Образовались два течения - одно бурное, другое спокойное; целью одного был переворот, другого - постепенная внутренняя реформа; выражением первого была поэзия, второго - роман и повесть. Новая повесть в Польше возникает еще в конце XVIII в., когда княгиня Чарторыжская написала (для простого народа) книгу «Pielgrzym w Dobromilu», a дочь ее, принцесса Вюртембергская - сентиментальный роман «Malwina czyli domyślność serca» и несколько рассказов для крестьянского люда. К той же группе сентиментальных писателей принадлежат Кропинский, Бернатович, Елизавета Ярачевская, Клементина Танская, Гоффман. Более всех замечателен Иосиф Игнатий Крашевский (см.), по верному замечанию Хмелевского, всегда стремившийся к золотой середине. Он не искал и не открывал новых направлений в области идеи, но старался отразить всевозможные проявления культурной жизни своего народа. В умеренной форме его коснулись и романтизм, и сменившая его идеализация всего родного, и стремления национально-революционные, и, наконец, уверенность, что только спокойный, мирный и неустанный труд служит надежнейшим средством для достижения цели. Когда началось позитивистическое направление, Крашевский сперва боялся господства крайнего материализма, но потом все больше склонялся к признанию, что считаться с действительностью значит содействовать осуществлению идеалов, соответствующих наличному запасу сил. По художественной манере Крашевский был реалист в полном смысле этого слова, а в начале его деятельности можно найти даже некоторые черты, характеризующие позднейших представителей французского натурализма. Иосиф Корженевский (см.) отличался от Крашевского главным образом тем, что проводил в своих романах и драматических произведениях более прогрессивные тенденции, вооружался против шляхетских предубеждений и был более глубоким психологом. Идеализировали действительность Петр Быковский, Юлий граф Струтынский (Берлич Сас), Игнатий Ходзько, Михаил Чайковский, Эдмунд Хоецкий, Мария Ильницкая, Ядвига Лущевская (Деотыма) и др. К числу энергичных поборников демократических идей принадлежит Сигизмунд Милковский (Теодор-Томаш Еж), проводивший свои тенденции даже в исторических романах. Прогрессивные идеи нашли защитников также в лице Яна Захарьясевича и Антона Петкевича (Адама Плуга). Тонким психологическим анализом обладал теперь забытый Людвик Штырмер (писавший под псевдонимом Элеоноры Штырмер). Очень популярным сатирическим писателем был Август Вильконский.
Эпоха, наступившая после 1864 г., походила до известной степени на эпоху, следовавшую за войной 1831 г. Неудавшаяся попытка восстания еще в более сильной мере, чем тогда, разоряла мечты о политической независимости и обратила мысли нового поколения в другую сторону. Руководящая роль стала переходить к периодической печати. Число газет и журналов с годами возрастало; на их столбцах стали проповедоваться новые идеи, вызывая страстную полемику со стороны эпигонов прежде господствовавшего направления. С целью распространить просвещение среди массы издавались дешевые популярные книги, авторы которых восставали против идеализма и спекулятивной философии и защищали научные методы, основанные на наблюдении и опыте. Началась энергичная разработка экономических вопросов в связи с нуждами страны. Среди молодого поколения лозунгом стал «органический труд», малозаметный, но неустанный, стремящийся к увеличению материального и духовного благосостояния. Этому движению способствовало открытие в Варшаве университета под названием Главной школы. Поэты старшего возраста или перестали писать, или не встречали прежнего сочувствия. Из молодых некоторые протестовали против нового, «лишенного идеалов» времени, другие шли за общим настроением эпохи. Общество отворачивалось от поэзии, отчасти потому, что было занято главным образом материальными заботами, вызванными разрушением прежнего барски-крепостного экономического строя, отчасти же потому, что у поэтов оно не видело тех стремлений, которыми само было проникнуто. Критический взгляд на поэтические произведения распространился вообще на авторитеты литературные и общественные. Главным органом этой общественной критики сделался еженедельник «Przegląd Tygodniowy», потом «Prawda». Из двух варшавских ежемесячных журналов «Ateneum» держалось и держится прогрессивного направления, a «Biblioteka Warszawska» имеет оттенок консервативный. Молодые писатели называли себя позитивистами, понимая позитивизм не в тесно-философском смысле, а как совокупность прогрессивных элементов во всех проявлениях жизни. Около половины 70-х годов борьба направлений притихла и смягчилась; обе стороны в некоторой степени оказали влияние друг на друга. Газеты громче заговорили о славянской идее; в 1885 г. основана Пржиборовским газета «Chwila», высказывавшая мысль, что пора оставить «политику сердца» и на почве славянской взаимности приняться за политику разума и широких горизонтов. Эта первая примирительная попытка не имела успеха, но мысль ее не замерла и с течением времени создала сильную партию, органами которой в настоящее время служат главным образом петербургский «Kraj» и варшавское «Słowo». В Галиции шла аналогичная работа, с тою разницей, что там уже сейчас после 1866 г. публицисты занялись решением политических вопросов. Страна получила автономию; вслед за тем стали громко раздаваться голоса, убеждавшие оставить революционные мысли и быть верными австрийской монархии. Одним из самых выдающихся явлений этого времени была брошюра «Teka Stańczyka». по которой целая монархическая партия получила прозвище «станчиков». Органом партии был и остается «Czas». В последнее время сильно проявилось крестьянское и отчасти социалистическое движение, но оно пока мало отражается в П. литературе, хотя и нарождается школа поэтов, называющая себя «Молодой Польшей». Поляки в княжестве Познанском напрягают все усилия к тому, чтобы охранить свою народность от напора германизма. И там ведется борьба между консервативными и прогрессивными, часто даже крайними идеями, но силы народные, занятые борьбой за существование, мало обогащают литературу. Во всех трех частях бывшей Речи Посполитой больше чем прежде заботятся о нравственных и умственных нуждах простого народа. Одним из наиболее пламенных защитников интересов народной массы был варшавский еженедельник «Głos». Все намеченные выше идеи и направления отразились в П. литературе последнего периода: слабее в лирической поэзии, сильнее и глубже в драме и особенно в романе, который сделался повседневной духовной пищей огромной массы читателей из всех классов народа. Самым видным представителем последнего тридцатилетия в сфере лирической поэзии был Адам Аснык, умерший в 1897 г. Он отличался особенно виртуозностью формы и отзывчивостью на самые разнообразные настроения. Рядом с Асныком стоит Мария Конопницкая. Ее глубоко потрясает участь всех несчастных и угнетенных, и она горячо за них заступается; в поэзии ее чувствуется некоторая риторичность, но есть и неподдельное чувство при большом изяществе формы. Оба эти поэта пробовали свои силы и в области драмы; Конопницкая приобрела также известность небольшими рассказами в прозе. Певцом природы и чувства можно назвать Виктора Гомулицкого, нежная кисть которого, однако, подчас чертит отличающиеся немалой силой картины в тоне патетическом и сатирическом. Из прозаических его произведений очень ценится собрание этюдов с натуры под загл. «Zielony Kajet». В мелких стихотворениях Фелициана Фаленского больше остроумия и изящества, чем чувства; в его драматических сочинениях (Краков, 1896 и 1898) бурные страсти изображены довольно холодно и не производят на читателя такого потрясающего впечатления, какого можно бы ожидать по характеру сюжетов. Вацлав Шимановский, Леонард Совинский, Владимир Высоцкий и другие писали небольшие эпические поэмы. Владимир Загурский под псевдонимом Хохлика печатает сатирические стихотворения; сатиры Николая Бернацкого имеют иногда характер памфлета. Современная П. комедия отражает в себе различные проявления общественной жизни в легком сатирическом или драматическом освещении; она дает разнообразную галерею характеров и отличается сценичностью, хорошим слогом, живостью действия. Из авторов комедий особенной известностью пользуются Ян-Александр Фредро (сын Александра), Иосиф Наржимский, Иосиф Близинский, Эдуард Любовский, Казимир Залевский, Михаил Балуцкий, Сигизмунд Сарнецкий, Сигизмунд Пржибыльский, Александр Маньковский, Даниил Зглинский, София Меллер, Габриеля Запольская, Михаил Воловский, Адольф Абрагамович, Феликс Шобер. Историческая драма не достигла такого развития, как комедия, и не возбуждает столько интереса в обществе: Иосиф Шуйский, Адам Белциковский, Викентий Рапацкий, Бронислав Грабовский, Казимир Глинский, Юлиан Лентовский, Станислав Козловский, Ян Гадомский ценятся читателями, но их драмы редко ставятся на сцене. Публика предпочитает драму на современные темы, главными представителями которой являются Александр Свентоховский, Вацлав Карчевский и Владислав Рабский. В области новейшего польского романа и повести гораздо отчетливее, всестороннее и глубже выражается характер эпохи, чем в лирике, комедии и драме. Техника в этой области значительно усовершенствовалась, разнообразие сюжетов, характеров, направлений, оттенков очень велико. Генрих Сенкевич, Болеслав Прус и Элиза Оржешко пользуются громкой известностью далеко за пределами Польши и в особенности в России. Между литературными дебютантами последних лет выдаются Владислав Реймонт и Вацлав Серошевский-Сирко и др. Высоко стоит по искренности и чувству Клеменс Юноша-Шанявский (ум. в 1898 г.), отлично изображавший крестьян, евреев и мелкопоместную шляхту; его язык необыкновенно пластичен, изложение полно юмора. У Юлиана Венявского (Иордан) и Яна Ляма († 1866) более развит комико-сатирический элемент. Михаил Балуцкий очень метко и остроумно осуждает различные недостатки польского общества, особенно шляхты и аристократии. Игнатий Малеевский (Север) особенно известен своими повестями из крестьянского быта. Прекрасный роман из этой области написал Вацлав Карчевский (Ясеньчик), под загл.: «В Вельгем» (СПб., 1898). Адам Дыгасинский - тоже хороший знаток сельской жизни и отличный живописец животного мира. Другие современные романисты держатся большей частью той идеалистически-реалистической манеры, которая господствует в польском романе со времен Крашевского. Были, впрочем, попытки создать роман во вкусе французского натурализма. Новейшие западноевропейские веяния в области поэзии отразились и на творчестве польских поэтов младшего поколения: декадентство, символизм, перемешанные, впрочем, с протестом против господства материальных интересов, нашли в них горячих поклонников. В 1897 г. основан Людвиком Щепанским специальный литературный орган «Życie», который печатает на своих столбцах плоды вдохновений «Молодой Польши». Журнал доказывает, что теперь происходит поворот к индивидуализму, особенно в литературе: место общественного понимания литературы должна занять литература индивидуалистов (samotnikòw) и «настроений» (nastrojowcòw), имеющая свой источник в состоянии умов молодого поколения. Самый видный представитель этого направления - Станислав Пржибышевский, пишущий и по-немецки. Важнейшее пособие по истории литературы на русском языке принадлежит В. Д. Спасовичу («История славянских литератур» Пыпина и Спасовича, СПб., 1879). Главные пособия на польском языке: Михаил Вишневский, «Historja literatury polskiej» (Краков, 1840-1857); Вацлав Мацеевский, «Piśmienictwo polskie» (Варшава, 1851-52); Зданович и Совинский, «Rys dziejów literatury polskiej» (Вильно, 1874-1878); Кондратович, «Dzieje literatury w Polsce» (Вильно, 1851-1854 и Варшава, 1874; рус. перев. Кузьминского вышел в Москве в 1862 г.); Бартошевича, «Historja literatury polskiej» (Краков, 1877); Куличковского (Львов, 1873); Дубецкого (Варшава, 1889); Бигелейзена, с иллюстрациями (Вена, 1898); см. также Нитшманн, «Geschichte der polnischen Litteratur» (2 изд., Лейпциг, 1889). Монографий множество; важнейшие указаны выше по периодам и при статьях об отдельных писателях. К истории литературы последних времен относятся труды Хмелёвского: «Zarys najnowszej literatury polskiej» (1364-1897; СПб., 1898); «Współcześni poeci polscy» (СПб., 1895); «Nasi powieściopisarze» (Краков, 1887-1895); «Nasza literatura dramatyczna» (СПб., 1898). По-русски очерк новых настроений польской литературы дан в статье «Умственный поворот в польской литературе» С. Венгерова («Устои», 1882 г.) и в «Польской библиотеке» Р. И. Сементковского. Библиографические пособия: Эстрейхера, «Bibliografja polska» (до сих пор 15 томов, Краков, издание Академии, 1870-1898), и проф. П. Вержбовского, «Bibliographia Polonica XV ас XVI Sc.» (Варшава , 1889).
XIX
ПОЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА 1880-1910-х ГОДОВ
Польша в конце XIX в. — Преодоление натурализма в польской литературе. Журнал «Жине» и движение «Молодая Польша». — Поэзия Конопницкой, Каспровина, Тетмайера, Боя-Желенского, Лесьмяна, Стаффа. — Драматургия Запольской, Ростворовского. Творчество Выспяньского: сказка-памфлет «Свадьба». Пьесы Мицинского, Ижиковского. — Своеобразие польской прозы рубежа веков. Творчество Дыгасинского, Сенкевича, Пруса, Реймонта. Романы Жеромского. Творчество Пшибышевского. Проза Струга, Берента, Бжозовского, Яворского.
Польская литература на рубеже XIX—XX вв. развивалась на трех относительно разделенных территориях, уже более ста лет аннексированных Россией, Германией и Австро-Венгрией. После восстания 1863 г. остатки автономии Королевства Польского были ликвидированы; в присоединенном к России «Привислинском крае» проводилась политика последовательной русификации. Великое княжество Познанское, Силезия и балтийское Поморье не менее последовательно германизировались. Лишь глубоко провинциальную австро-венгерскую Галицию отличала некоторая политическая и культурная самостоятельность. Исторические границы нового периода: повсеместная шоковая капитализация 1870 — 1880-х годов; Первая мировая война и образование в 1918 г. воссоединенного, независимого польского государства.
В 1860 —1870-е годы XIX в. пламенный мистический романтизм был вытеснен из самосознания нации прагматической установкой. На смену героическому сумасбродству повстанцев пришел консервативный лоялизм, трезвый расчет, поиск приемлемых компромиссов. В литературе воцарилась «органическая школа»: проза пропиталась публицистикой, драма — бытом, поэзии почти не стало. В 1880— 1890-е годы, после двух десятилетий наивной веры в прогресс и созидательной «работы у основ», произошел возврат к романтической мятежности. Возродились мечты о независимости, ожила вера в польский мессианизм. Настало время очередного литературного подъема, перелома и бунта — на этот раз отмеченное неоромантической устремленностью от позитивизма и натурализма к символизму и экспрессионизму.
Почву для новых литературных исканий во многом подготовил варшавский журнал «Вендровец» (Wędrowiec), где в 1884— 1887 гг. активно печатался выдающийся художник и критик Станислав Виткевич (Stanistaw Witkiewicz, 1851 — 1915). В книге «Искусство и критика у нас» (Sztuka i krytyka u nas, 1891) Виткевич обосновал принципы синтезирующей эстетики, исходя из критериев формы, но при этом особо акцентируя аспект общественной значимости произведения и верности правде. В книге очерков «На перевале » (Na przełęczy, 1891) он предстал апостолом «закопанского стиля», героизирующего народную культуру татранских горцев. Помимо утверждения автономии искусства деятельность Виткевича содействовала укреплению важнейшего польского этническо- регионального мифа рубежа веков.
Ориентиры новейшей литературы обозначил варшавский журнал «Жиче» (Žycie), в 1887—1890 гг. выходивший под редакцией одного из инициаторов «нового искусства», поэта и критика Зенона Пшесмыцкого (Zenon Przesmycki, 1861 — 1944). Цикл его статей «Гармонии и диссонансы» (Harmonie i dysonanse, 1891) в краковском журнале «Свят» (Świat, 1888— 1895) — первый манифест польского неоромантизма — нацеливал искусство на познание вневременной красоты, «не доступных разуму горизонтов». Той же ориентации последовательно придерживалась редактируемая Пшесмыцким варшавская «Химера» (Chimera, 1901 — 1907).
В краковском журнале «Жиче» (Žycie, 1897—1900), в 1898 — 1900 гг. выходившем под редакцией С. Пшибышевского (о нем ниже), были сформулированы сходные эстетические принципы. Девизом писателей, сплотившихся вокруг журнала, стала радикальная элитарность искусства, а также поиск метафизических ценностей. Консерваторы требовали в ответ «дезинфекции» литературы, введения «морального карантина» против европеизма, что, разумеется, лишь способствовало консолидации нового литературного поколения. Крайностям конструктивно возражал краковский журнал «Критика» (Krytyka, 1896—1914), стремившийся к общенациональной интеграции литературы всех направлений. Обращение к классическим традициям прокламировал и поощрял другой краковский журнал — «Музейон» (Museion, 1911 — 1913).
Критика в этот период отошла от идеала объективности к метафорически- эмоциональному субъективизму: дидактически-оценивающая функция уступила место «вчувствованию», самоидентификации с писателем. Доминирующим жанром стало программно- аналитическое эссе, что соответствовало все более существенной формирующей роли критики в литературном развитии. Условное название порубежной литературной эпохи — «Молодая Польша» (Młoda Polska) восходит к заглавию цикла статей о новейшей словесности, опубликованного в 1898 г. в «Жиче» критиком А. Гурским (Artur Gо́rski, 1870— 1950). Приветствуя «молодую» литературу, Гурский имел в виду прежде всего интересы духовного преображения нации. Между тем «Молодая Польша» — противоречивое многоголосие, сочетание самых разных тенденций. Здесь совмещены противоположности: позитивистская осмотрительность и спонтанный «декадентизм», элитарный протест и гражданский бунт, агрессивный гедонизм и апелляция к совести, репортажная детализация и анархическая субъективность видения.
Другими словами, в литературном сознании доминировало ощущение разлада, кризиса, «банкротства идей», предчувствие потрясений. Угроза социальной унификации порождала жажду кричащей оригинальности, стремление выдать себя за нечто большее. Литература, монтируя фрагментарные впечатления, распахнулась навстречу мифу о сверххудожнике, познающем абсолют. Творцы отстаивали право быть непонятными — рождалась новая манера общения с читателем и новая поэтика, окончательно отменившая нормативность.
Пожалуй, в центре польской литературы рубежа веков — поэзия. Варианты «новой поэзии» разнообразны, но сильных поэтов, по существу, немного. Большинство безнадежно искало нирваны, забвения страданий в самоуглублении, созерцании утешительницы- природы. Однако жила и поэзия энергичной философской мысли, социальной рефлексии. Общим был отход от повествовательноcти и описательности, от трезвой логики называния и убеждения к выражению невыразимого, символической суггестии, ассоциативным переносам, фантастической гиперболизации. Произошла интенсификация выразительных средств, для которой характерно чередование образных планов, слияние абстрактного с конкретным — то через жесткую контрастность, оксюморонность, то через подчеркнутую плавность, нейтрализацию противопоставлений.
Предполагалось вызвать в читателе не столько понимание, сколько готовность поддаться внушающему воздействию образа. Относительно жесткие верификационные правила польского силлабического и силлаботонического стиха были ощутимо потеснены верлибром.
Событием стало посмертное открытие «четвертого пророка» польской поэзии (после Мицкевича, Словацкого и Красинского) — Циприана Камиля Норвида (Cyprian Kamil Norwid, 1821 — 1883), чье творчество, не понятое современниками, мощно повлияло на развитие новейшей литературы. Пшесмыцкий опубликовал в «Химере» неизвестные и забытые произведения Норвида, затем издал несколько томов (1911 — 1913) сочинений автора «Vademecum », чьи вновь обретенные горькие строки словно предвещали трагедии XX в.:
О tak, wszystko, со jest za... nad-
-to — ignis sanat
Ferrum sanat.
О tak — i na krwi оbłоku
W czerwonym gołąb szlafroku
Lśni jak granat.
Ferrum sanat.
Ignis sanat.
О, да, все, что слишком... над —
Ignis sanat,
Ferrum sanat 1 .
О, да — и на облаке крови
Голубь в рдяном покрове —
Зарницами всех фанат:
Ferrum sanat.
Ignis sanat.
(пер. А. Базилевского)
С середины 1870-х годов заметно присутствие Марии Конопницкой (Maria Konopnicka, 1842— 1910) — тонкого поэта, автора философской лирики, песен и баллад, переводчицы Г. Гауптмана, Э. Верхарна, А. Ч. Суинберна. Страстный прозаик-натуралист, в беллетризованных репортажах и новеллах, а также в романе в стихах «Пан Бальцер в Бразилии» (Pan Balcer w Brazylii, 1892—1906) Конопницкая дала свидетельства горестной судьбы народа. О том же ее лироэпические «картинки», песни-стоны, песни-слезы, написанные на фольклорную ноту. Вот щемящая колыбельная из «Песен без эха» (Pieśni bez echa, 1886):
Oj uśnij, zlotko moje,
Oj łzami cię napoję,
Oj łzami cię obmyję,
Bo ty niczyje!
Nie będę lnu siewała,
Nie będę go i rwała,
W szmateczki cię powiję,
Bo ty niczyje!
Oj chodzi wiatr po polu,
Oj nasiał tam kąkolu;
Oj kąkol rosę pije,
A ty niczyje!
Oj chodzi wiatr po niebie,
Oj chmurki tam kolebie;
Jaskо́łka gniazdko wije,
A ty niczyje!
Ой, дитя, баю-баю!
Ой, слезами напою,
Окроплю лицо твое,
Потому что ты — ничье.
Ой, не стану сеять лен,
Ой, не стану ткать пелен,
Оберну тебя в тряпье,
Потому что ты — ничье.
Ветер по полю летит,
Ветер по степи свистит,
Сеет горькое былье...
Спи, дитя, ведь ты — ничье.
Ходит тучка в небесах,
Поют птицы во лесах,
Птаха вьет гнездо свое...
Спи, дитя, ведь ты — ничье,
(пер. Д. Самойлова)
Искренний, плодовитый и искусный версификатор Ян Каспрович (Jan Kasprowicz, 1860—1926) начинал с романтических поэм и повествовательно-описательных стихотворений о народной недоле.
После символистского сборника «Куст дикой розы» (Krzak dzikiej rozy, 1898) в книгах катастрофических гимнов «Гибнущему миру» (Gin^cemu światu, 1901) и «Salve Regina» (1902) дал первые польские образцы экспрессионизма, гневно протестуя против трагизма человеческого бытия. Впоследствии, в поисках путей нравственного преображения, в «Книге бедняков» (Księga ubogich, 1916) и трагикомедии «Мархолт грубый и беспутный» (Marchołt gruby a sprośny, 1920) обратился к францисканскому примитивизму. Оставил гигантское наследие как переводчик поэзии, прежде всего английской (Шекспир, Байрон, Шелли, Ките, Уайлд). Переводил также пьесы Ибсена.
Мелодичные и изящные стихотворения утонченного лирика- импрессиониста Казимежа Пшервы-Тетмайера (Kazimierz Przerwa- Tetmajer, 1865— 1940), собранные в восемь «серий» сборника «Поэзия » (Poezje, 1891 — 1924), — характернейшие тексты «младопольской» эпохи, пользовавшиеся громадным успехом у публики. Эта проникнутая меланхолией и чувственностью поэзия виртуозно интонирована, но в ней нередко ощущается предсказуемость. Тетмайер также автор манерных декадентских романов о трагических страстях и непризнанных гениях. Наиболее ценное из написанного им — цикл сказов на гуральском диалекте «На скалистом Подгалье» (Na skalnem Podhalu, 1903— 1910) об уходящем мире разбойников, охотников и пастухов из заповедных польских Татр.
Ироничной оппозицией сентиментально-истерическому спиритуализму «модерна» явилась демонстративная обыденность поэзии Тадеуша Боя-Желенского (Tadeusz Boy-Želeński, 1874—1941) — одного из основателей краковского литературного кабаре «Зеленый воздушный шарик» (Zielony balonik, 1905—1912). Он был автором знаменитых сатирических стихов и куплетов, собранных в книге «Словечки» (Słо́wka, 1911), направленных как против социального фарисейства, так и против мифологии искусства как священнодействия. Смеховая игра, афористичность формулировок были и свойством стиля Боя-Желенского — критика и публициста. Он был также неутомимым переводчиком французских классиков (100-томная «Библиотека Боя» — от Ф. Вийона до А. Жарри).
Оригинальнейший лирик Болеслав Лесьмян (Bolesław Leśmian, 1877—1937) в книгах «Сад на перепутье» (Sad rozstajny, 1912) и «Луг» (Ląka, 1920) с помощью гибкой морфологии, скрепленной фольклорными интонациями, метафорически выразил трагичный взгляд на вечно ускользающий от познания мир, на тяжкий труд существования. Знаток славянской, кельтской, восточной мифологии, он выстроил свою прихотливую, саркастично- серьезную поэзию как балладу о переходящем в наслаждение будничном страдании вселенной, о бесконечных онтологических трансформациях и катастрофах. Лирический герой Лесьмяна ищет Бога в круговороте природы, а находит Его в соседнем метафизическом «застенке»:
Bože, pelen w niebie chwały,
A na krzyzu — pomamiały —
Gdzieś się skrywał i gdzieś bywał,
Žem Cię nigdy nie widywał?
Wiem, že w moich klęsk czeluści
Мое mnie Twoja nie opuści!
Czyli razem trwamy dzielnie,
Czy tež každy z nas oddzielnie.
Mо́w, со czynisz w tej godzinie,
Kiedy dusza moja ginie?
Czy lzę ronisz potajemną,
Czy tež giniesz razem ze mną?
Боже, в небе полный силы,
На кресте висишь бескрылый —
Где же был Ты, где скрывался,
Что со мной не повидался?
Знаю: в бед и горя бездне
Твоя воля не исчезнет!
Оба мы не знаем страха,
Или каждый — горстка праха?
Нет, душа моя не сгинет.
Лишь ответь мне, где Ты ныне —
Надо мной слезу роняешь
Или тоже исчезаешь?
(пер. А. Базилевского)
Лесьмяну принадлежит и нескольких циклов русских стихотворений, а также ряд концептуальных символических драм, в том числе развернутое либретто пантомимы «Неистовый Скрипач» (Skrzypek Opętany, 1911) — редчайший в мировой литературе образец этого жанра. Кроме того, Лесьмян — автор обработок народных сказок и легенд «Сказанья из Сезама» (Klechdy sezamowe, 1913), «Приключения Синдбада-Морехода» (Przygody Syndbada Žeglarza, 1913), «Польские сказания» (Klechdy polskie, 1914), переводчик собрания новелл Эдгара По.
«Веселым пилигримом» называл себя Леопольд Стафф (Leopold Staff, 1878— 1957). В первых сборниках — «Сны о могуществе» (Sny о potędze, 1901), «День души» (Dzień duszy, 1903), «Птицам небесным » (Ptakom niebieskim, 1905) — он предстал как символист, затем проделал сложную эволюцию. Высшей ценностью в поэзии Стаффа предстает радость поиска, само бытие, очарование которого — в парадоксальной неоднозначности. В самые мрачные годы поэт верен дионисийски-оптимистическому образу мира, утверждает героическую концепцию человека-творца, волей побеждающего невзгоды. Эпикуреец и стоик, переводчик Микеланджело и Леонардо да Винчи, Ф. Ницше и восточной поэзии, Стафф незыблем в своем олимпийском спокойствии, приверженности классическим образцам. Исходя из предпосылки о том, что мечта превыше жизни, делая акцент на непостоянстве сущего, недостижимости гармонии, он словно удерживает себя от контакта с реальностью, балансирует на грани абстракции, но всюду ищет прекрасное.
В католическую литургию вошло несколько стаффовских переложений псалмов и латинских гимнов. Он и сам был автором проникновенных духовных стихов:
Kto szuka Cię, juž znalazł Ciebie;
Ten Cię ma, komu Ciebie trzeba;
Kto tęskni w niebo Twe,
jest w niebie;
Kto głodny go, je z Twego chleba.
Nie widzą Ciebie moje oczy,
Nie słyszą. Ciebie moje uszy:
A jesteś światłem w mej pomroczy,
A jesteś śspiewem w mojej duszy!
Кто ищет, тот обрел Тебя,
И в небе тот, кто хочет неба,
И сыт взалкавший, возлюбя,
Краюхой божеского хлеба.
Тебя не слышу я в тиши,
Тебя мои не видят очи,
Но Ты — Ты песнь моей души,
Ты — светоч непроглядной ночи!
(пер. М. Хороманского)
В последующие десятилетия поэзия Стаффа — в параллель общей тенденции — раскроется иной стороной. Освобождаясь от избытка слов, переходя от аллегорий и символов к непосредственному понятийному выражению, он обратится к свободному стиху, языку «без маски». Высокой простотой и суровой сдержанностью будет отмечена эта поэзия, за которой, по словам Ружевича, «крадется молчание».
Драма рубежа веков, все более насыщаясь метафорической фантастикой, эволюционировала к «несценичным», поэтическим формам внутреннего театра. Символико-экспрессивная драма с элементами гротеска, посвященная историческим, психологическим и философским проблемам, — главное обретение сцены той поры. Ценен и вклад натуралистической социальной драмы, количественно, кстати, наиболее репрезентативной.
Среди многочисленных семейно-бытовых комедий Габриэли За- польской (Gabriela Zapolska, 1857— 1921) лучшая — «Мораль пани Дульской» (Moralność pani Dulskiej, 1906). Обличая в своих «трагедиях дураков» мещанское ханжество и бесчеловечность, писательница во всей неприглядности изобразила лицемерные нравы капитализирующейся Польши. В жестких натуралистических рассказах сборника «Человеческий зверинец» (Menažeria ludzka, 1893), повестях «Каська-Кариатида» (Kaska-Kariatyda, 1887), «Кусок жизни » (Kawał žycia, 1891), «Преддверие ада» (Przedpiekle, 1895) Запольская, изображая искалеченные людские судьбы, стремилась дать «голую правду жизни». Однако и в прозе, и в драме ее сатира приправлена назидательностью, сентиментальной риторикой и мелодраматизмом.
В стихотворных драмах Кароля Хуберта Ростворовского (Karol Hubert Rostworowski, 1878— 1938) вневременным проблемам и вечным образам даны новые психологические трактовки. Трагедия «Иуда Искариот» (Judasz z Kariothu, 1912) демонстрирует неизбежный крах прагматического расчета, ведущего к преступлению и распаду личности. В драме «Цезарь Гай Калигула» (Kajus Cezar Kaligula, 1917) римский император выведен как экспериментатор, с помощью устрашения и подкупа провоцирующий придворных на подлость. Тонкая смысловая инструментовка диалогов придает моралистическим историософским пьесам Ростворовского идейную полифонию.
Станислав Выспяньский (Stanistaw Wyspiański, 1869—1907) — признанный лидер «Молодой Польши», художник и драматург, открывший в польском театре эпоху масштабных, живописных поэтических зрелищ. В своих стихотворных драмах и исторических «рапсодах» он занят монументальными обобщениями, символической разработкой проблем национального и социального освобождения.
В сценических партитурах Выспяньского использована техника образного внушения в сочетании с открытой композицией и конкретностью деталей, что позволяет избежать натянутого аллегоризма. Свою концепцию «огромного театра» Выспяньский изложил в трактате о «Гамлете» (1905); анализируя шекспировскую трагедию, он сформулировал ряд новаторских принципов режиссуры, сценографии и актерской игры.
В циклах «греческих» и славяно-языческих драм Выспяньского воспета эпическая старина, история переработана в скептическую легенду: поражение и гибель героев предрешены их психикой; трагическое «заклятье» лежит на человеке, чей долг — держать удар судьбы. Современные трагедии: «Проклятье» (Klątwa, 1899) — о ритуальном убийстве любовницы священника крестьянами из глухой деревни (грешница приносится в жертву, чтобы вызвать дождь) и «Судьи» (Sędziowie, 1907) — о возмездии судьбы за убийство соблазненной женщины и ее ребенка, — построены по античным образцам и проникнуты библейским пафосом.
Сказка-памфлет «Свадьба» (Wesele, 1901) — безжалостный срез общества, пораженного апатией и идиотизмом. В сомнамбулическом кружении свадебных гостей и их видений патриотические порывы и мечтания бесследно рассеиваются, сменяясь глубокой спячкой: рыцарская «шапка с перьями» и «золотой рог» счастья в который раз утрачены. В трагедии «Освобождение» (Wyzwolenie, 1902) представлена борьба разных сословий со статуей-духом национального Гения: автор полемизирует с романтическим мифом возрождения родины через жертвенное искупление.
Лирики в наследии Выспяньского немного, зато почти вся она — шедевр, как это стихотворение 1903 г.:
Niech nikt nad grobem
mi nie placze
krom jednej mojej žony,
za nic mi wasze łzy sobacze
i žal ten wasz zmyśslony.
Niecz dzwon nad trumną.
mi nie kracze
ni śpiewy wrzeszczą czyje;
niech deszcz na pogrzeb mо́j
zaplacze
i wicher niech zawyje.
Niech, kto chce, grudę
ziemi ciśnie,
až kopiec mnie przywali.
Nad kurhan słońce niechaj błyśnie
i zeschlą glinę pali.
A kiedyś može, kiedyś jeszcze,
gdy mi się sprzykrzy ležec,
rozburzę dom ten, gdzie
się mieszczę,
i w słońce pocznę biežec.
Gdy mnie ujrzycie, takim lotem
že postac mam juž jasną
to zawołajcie mnie z powrotem
tą mową moją wlasną.
Bym ja posłyszał tam do gо́ry
gdy gwiazdę będę mijał —
podejmę može raz po wtо́ry
ten trud, со mnie zabijał.
Пускай никто из вас не плачет
над фобом, — лишь моя жена.
Не жду я ваших слез собачьих,
мне жалость ваша не нужна.
Пусть хор надгробный
не горланит,
не каркает церковный звон,
а мессу дождь отбарабанит
и речь заменит ветра стон.
И горсть земли рука чужая
на гроб мой кинет, а потом
пусть солнце высушит, сияя,
Курган мой, глиняный мой дом.
Но может быть, наскучив тьмою,
в какой-то час, в какой-то год
я землю изнутри разрою
и к солнцу устремлю полет.
И вы, узнав мой дух в зените
уже в обличий другом,
тогда на землю позовите
меня моим же языком.
И, вдруг услышав ваше слово
в своем паренье меж светил,
я предприму, быть может, снова
тот труд, что здесь меня убил.
(пер. В. Левика)
Тадеуш Мицинский (Tadeusz Micinski, 1873—1918) — неортодоксальный мыслитель, провозвестник новых путей в литературе.
Его многочисленные драмы-мистерии, написанные языком возвышенно- экстатическим, а частично и стихами, переносят эмпирические события во вневременной контекст «театра души». В драме «Князь Потемкин» (Kniaž Patiomkin, 1906), трагедии из византийских времен «Во мраке золотого дворца, или Базилисса Теофану» (W mrokach złotego pałacu, czyli Bazylissa Teofanu, 1909), других пьесах социальный опыт суммируется в мифологических матрицах, отражающих сакрально-демоническую двойственность бытия. Пафос монологов стплетен с прозаической тривиальностью событий. Хаотичное богатство текста сказывается в маньеристской расточительности, хитросплетениях стилизаций, эмоциональном многословии, парадоксальном сочетании неопределенности с избытком деталей.
О стремлении личности к полноте метафизической свободы, о заточении и поиске свободы, о посвящении адепта в тайное знание, о грядущем мистическом единении людей в новой вере говорится в романах Мицинского «Нетота. Тайная книга Татр» (Nietota. Księga tajemna Tatr, 1910) и «Ксёндз Фауст» (Ksiądz Faust, 1913). Визионерская проза Мицинского, пронизанная драматическими и стихотворными вставками, местами переходящая в трактат, сочетает напряженный спиритуализм, эзотерические аллегории и приключенческую фабулу, основанную на мотивах реальной истории и развернутую в череде свободно связанных эпизодов. Единственная книга стихотворений Мицинского «Во мраке звезд» (W mroku gwiazd, 1902), как и его многочисленные поэмы в прозе, выражает метафизический ужас перед космосом, повествует о духовных перипетиях «узника бытия», который — в отчуждении от абсурдного мира — пытается возвратить себе божественное достоинство.
Шокирующе непривычна для своего времени была «веселая трагедия» Кароля Ижиковского (Karol Irzykowski, 1873-1944) «Благодетель злодеев» (Dobrodziej złodziei, 1907). В гротескной истории неудачной попытки дельца-филантропа осчастливить человечество очевидно стремление автора снять «младопольскую» трагедийно- патетическую эмфазу, представив мир в кривом зеркале абсурда. В язвительном романе-эссе «Страхолюдина» (Pałuba, 1903) Ижиковский извлек на свет «гардероб души» персонажей: бесконечное переосмысление обыденных фактов обретает смысл «психической контрабанды» на фоне деталей биографии, скрываемых героями даже от самих себя. Пародирующий штампы на модерн, роман положил начало новейшей традиции польской скептической прозы. Рационалист, оппонент эстетских «глубин», но и поверхностной социальной «геройщины», Ижиковский обобщил опыт новейшей литературы в книге очерков «Дело и слово» (Czyn i slowo, 1912), выступив поборником «принципа усложнения».
Характерная черта периода — расцвет традиционной повествовательной прозы, прежде всего исторической, и нравоописатель- но-психологических новеллы и романа. Продолжали творить выдающиеся прозаики старших поколений, придерживавшиеся эпически- сюжетных форм. В то же время проза на рубеже веков развивалась в сторону лирической стилизации, композиционной дискретности, размывания границ жанров. Имитация исповеди и объективного повествования уступала место контрастной форме, монтажу эпизодов, выражающему быструю смену авторских душевных состояний. Происходила экспансия гипертрофированно-поэтического высказывания, насыщенного аллитерациями, инверсиями, а то и чисто стихотворными эпизодами. Тенденция к интеллектуализации сказалась в проникновении в прозу риторически паранаучного дискурса и документа. Драматизации прозы способствовало активное введение диалогов и внутренних монологов при отсутствии (либо подчеркнутой агрессивности) повествователя- резонера.
Патрон польского натурализма и крупнейший анималист Адольф Дыгасинский (Adołf Dygasiński, 1839—1902), дебютировавший в 1883 г., мастерски живописал природу и крестьянский быт, с мрачной обреченностью повествуя о трагических судьбах людей и животных, о слабости благородства, торжестве низменной корысти и варварстве социальных отношений. В его многочисленных новеллах с обыденными сюжетами, романах «Новые тайны Варшавы» (Nowe tajemnice Warszawy, 1887), «Водка» (Gorzałka, 1894), повестях «Сломя голову» (Na zlamanie karku, 1891) и «Любондзские драмы» (Dramaty lubądzkie, 1896) люди уподоблены особому биологическому виду, все более звереющему под влиянием собственнических инстинктов.
В беллетризованном трактате «Королек, или Празднество жизни» (Mysikrо́lik, czyli Gody žycia, 1902) Дыгасинский изложил свою языческо-христианскую мифологию мироздания. Элиза Ожешко (Eliza Orzeszko, 1841 — 1910) в 1880-е годы перешла от назидательных и сентиментальных бытовых романов к полнокровным реалистическим полотнам, обличающим безрадостную социальную реальность. В «хамах» из народа она находила сокровища души, которые не снились «просвещенным» и бездушным «аргонавтам»-буржуа.
Генрик Сенкевич (Henryk Sienkiewicz, 1846— 1916) помимо многих, ныне классических, новелл создал в этот период свои главные романы. Это — историческая трилогия: «Огнем и мечом» (Ogniem i mieczem, 1884), «Потоп» (Potop, 1886), «Пан Володыёвский» (Pan Wolodyjowski, 1888), прославляющая мужество и честь, дала мощную опору патриотическим упованиям соотечественников; «Без догмата» (Bez dogmatu, 1891) — роман в форме дневника безвольного декадента, в котором Сенкевич проявил себя как умелый психолог-аналитик; «Quo vadis», (1896) — пластический образ борьбы раннего христианства с позднеримской деспотией, победы восходящей народной культуры над угасающей культурой патрициев.
В эпопее о разгроме тевтонских псов-рыцарей «Крестоносцы» (Krzyžacy, 1900) многосторонняя панорама отдаленной эпохи дана через обыденное восприятие средневекового воина. Воспевая шляхетскую честь и доблесть, Сенкевич воскрешает веру в конечное торжество справедливости, демонстрирует историческую обреченность системы, основанной на подавлении и вероломстве. «Крестоносцы », произведение немало способствовавшее укреплению духа нации, — венец писательской работы Сенкевича, ставшего нобелевским лауреатом 1905 г.
Болеслав Прус (Boleslaw Prus, 1847— 1912) в 1880-е годы начал печататься как новеллист. Резонер и проповедник, не лишенный, впрочем, чувства юмора, сторонник идей социальной эволюции, Прус ратовал за совместный миролюбивый труд без различия сословий, за «малые дела» во имя постепенно обретаемой «общей пользы». Призывая к альтруизму и примирению, он понимал призрачность надежд на «классовую гармонию», на отказ власть имущих от личного блага. Первой натуралистической повестью в польской литературе признан его «Форпост» (Placо́wka, 1885) —- героическое повествование о борьбе за свою землю крестьян, вытесняемых чужаками-германцами. «Кукла» (Lalka, 1889) — психологически точный срез жизни анахроничного городского общества, история гибели нежизнеспособного гибрида — «культурного » дельца-идеалиста (сколотившего состояние на военных подрядах).
Последнее крупное сочинение Пруса — его единственный исторический роман «Фараон» (Faraon, 1896) — подводит к мысли о том, что самопожертвование правителя-реформатора, с безрассудной горячностью действующего в интересах народа, вопреки видимости поражения способно переломить силу касты жрецов и дворцовых интриганов.
Новеллист и романист Владислав Реймонт (Władysław Reymont, 1868—1925), будущий нобелевский лауреат (1924), рисовал беспросветные картины отупляющего труда и социального упадка: коррупции, безработицы, бездомности, разорения, голода. В романе «Земля обетованная» (Ziemia obiecana, 1895— 1899) Реймонт создал кошмарный образ капиталистического города, «патологии миллионеров», но и... нарисовал было портрет «прозревшего» заводчика. Однако в тетралогии «Мужики» (Chłopi, 1899— 1908), полном скорби об обездоленном народе, эпически поведал о том, как в крестьянской общине назревает бунт. Колоритный роман, выдержанный в ритме смены времен года и календарных обрядов, написан с использованием народных говоров. Новелла «Мечтатель» (Marzyciel, 1908) — реквием по «маленькому» человеку: одинокий, беззащитный, снедаемый тоской страдалец кончает жизнь самоубийством.
Стефан Жеромский (Stefan Žeromski, 1864—1923) — крупнейший прозаик периода, автор рассказов, поэм в прозе, больших проблемных романов. Творчество Жеромского пронизано сочувствием ущемленной личности, тоской по идее, спасительной для его страны и человечества. Индивидуальное существование он воспринимал как цепь лишений, социальную жизнь — как «пустыню бесправия».
В напряженно-эмоциональной, экспрессивной прозе Жеромского реальность несостоятельна, требует коренных перемен, однако и мечты, воплощаясь, терпят крах. Нет ничего справедливого «раз и навсегда», гарантированно свободного от лжи: худшая тирания несвободы — в душе самого человека. Роман «Бездомные» (Ludzie bezdomni, 1899) — спор жизненных позиций подвижничества и эгоизма: идеалистически мыслящий герой, врач, отказывается от счастливой любви во имя борьбы за благо обездоленных. Историческая трилогия «Пепел» (Popioły, 1904), панорама национальной жизни времен разделов Польши и наполеоновских войн, повествует о легионерах, возвращающихся на родину с «пеплом» в сердце, но с верой в грядущее торжество справедливости. Роман «История греха» (Dzieje grzechu, 1908) — свидетельство торжества зла, падения личности под действием неуправляемых страстей. Тема трилогии «Борьба с сатаной» (Walka z szatanem, 1916—1919) — тщетность филантропических помыслов, преступность войны, братство гибнущих народов.
Выношенные Жеромским идеи освобождения и справедливости вступают в коллизию с духовной немощью персонажей — вера обращается в «пепел», мечты оборачиваются «историей греха».
Почти во всех сюжетах есть немыслимый, чуть ли не пародийный, утопический поворот. Герои одновременно благородны и подлы, честны и циничны, в них сталкивается высокое и низкое, их добродетели не сопрягаются с жизнью. Над ними тяготеют идеал-догма, долг-деспот. К «добру» они готовы идти по трупам, жертвуя конкретной человечностью ради «гуманных» схем. Нравственный упадок просвещенного класса соотнесен Жеромским с мерой общественной деградации в целом.
Вместе с тем его героев не покидает чувство вины, ощущение, что их бытие вторично, неподлинно, а также тоска по иной, «настоящей » жизни. Ее зерна внутри каждого из них, но в отличие от повествователя персонажи об этом, как правило, не догадываются. Однако, утверждает Жеромский, жизнь мира со всеми ее нелепостями, хаотичностью, несбыточными надеждами ничуть не менее важна, чем жизнь души. Лишь в столкновении с действительностью можно познать, то есть создать себя. Ломка изначальной натуры — путь к себе — может стать восхождением, хотя чаще кончается провалом. Поведение персонажей Жеромского порой алогично: они ведомы бессознательным порывом.
Жеромский ввел в поэтику польского романа свободную, монтажную композицию, создал диалогический сплав объективности и лирики, отказался от психологического детерминизма. В спектре точек зрения на изображаемое показана относительность суждений, ценности предстают диалектически подвижными, их оттеняют все новые контрасты и антитезы. Картина мира амбивалентна, многоголосые повествования открыты: финал — знак вопроса. Порой над техникой диссонансов начинают преобладать резкие ироничные противопоставления. Жеромский приближается тогда к черному юмору, трагическому гротеску.
Станислав Пшибышевский (Stanisław Przybyszewski, 1868 — 1927) — один из мэтров «Молодой Польши». Писал по-немецки и по-польски. Первые литературные произведения — напоенные ревностью и тоской поэмы в прозе «Заупокойная месса» (Totenmesse, 1893) и «Кануны» (Vigilien, 1893), экстатический натурализм которых определен полным доверием к бессознательным импульсам, к мистике плоти («в начале была похоть»). Пшибышевского прославили два экзальтированных, вычурно-многословных романа, посвященных противоборству «сверхчеловека» со средой, а также с самим собой, с деструктивностью в собственной натуре.
Роман «Homo sapiens» (1896) — анализ любовной страсти, ревности и страха. Главный герой, художник Фальк — человек «разумный », попирая других, идет напролом. В части первой — «На перепутье » — уводит у друга невесту, во второй — «По дороге» — соблазняет и развращает другую девушку, в третьей — «В Мальстро- ме» — не зная удержу, обзаводится новой любовницей... Фальк — невротик и скептик, обожествивший свое «я»; на его совести три самоубийства, в поступках торжествует зло, но в душе идет бесконечная борьба нравственного чувства и эгоистических влечений. Весь роман — интроспективный психосеанс, псевдодиалог героя с воображаемым двойником (по ходу сюжета автор затрагивает и множество социально-политических проблем). Под стать Фальку демонический и скорбный Гордон, герой романа «Дети сатаны» (Satans Kinder, 1897), повествующего о революционерах- анархистах, людях с болезненно искаженной психикой. Это циничный бунтарь, не верящий ни во что. Его деструктивная энергия находит выход в абсолютном нигилизме уничтожения: группа террористов под руководством Гордона поджигает город. Тема романа явно перешла к польскому писателю от Ф. М. Достоевского («Бесы»).
В 1899 г. в антипозитивистских манифестах «Confiteor» и «За "новое" искусство» (О «nową» sztuke) Пшибышевский энергично сформулировал свое радикально-эстетское кредо творчества: «У искусства нет никакой цели, оно есть цель в себе, абсолют, ибо является отражением абсолюта — души». Художник как «аристократ духа» свободен от любых обязательств перед толпой. Представителю «истинного искусства» позволено все: ни социальных, ни нравственных запретов нет. Высшая ценность — «искусство для искусства» — состоит в познании «нагой души» через анализ первичных инстинктов и психических аномалий, преодолевающих диктат «бесконечно бедного сознания».
Навязчивая идея Пшибышевского — иллюзорность свободы. Все человеческие поступки детерминированы биологически, личность — во власти неподконтрольных ей сил, «вольной воли нет вообще, а потому нет и ответственности»; «Только искусство способно создавать ценности, оно — единственный доступный человеку абсолют». Эротика и мистика противопоставлены у Пшибышевского «вчерашнему», натуралистическому искусству, которое, на его взгляд, замкнуто в «мозговом», иллюзорном восприятии бытия. «Так понимаемое искусство становится высшей религией, а жрец ее — художник». Он — «Господин среди Господ» — и над обществом, и над законом.
В поэмах в прозе «De profundis» (1895), «Андрогина» (Androgyne, 1900), романах и повестях «Синагога сатаны» (Synagoga szatana, 1897), «Сильный человек» (Mocny człowiek, 1912), «Дети нищеты» (Dzieci nędzy, 1913) и других произведениях Пшибышевский изощренно критиковал филистеров и живописал «океан подсознания», необузданную пляску страстей. Его сюжеты, как правило, ограничены любовными перипетиями. Мир будничный отрицается во имя «правды души» личности, осознавшей свою демоническую двойственность: наслаждение требует экстатического самобичевания и разрушения; общественные устои подлежат гибели во имя мистической тайны.
На польской и европейской сцене имели шумный успех драмы Пшибышевского о предопределенных, не зависящих от воли героев буйных страстях, роковых изменах и самоубийствах: «Мать» (Matka, 1903), «Снег» (Śnieg, 1903), «Вечная сказка» (Odwieczna baśn, 1906), «Обручение» (Sluby, 1906) и др.
В программном эссе «О драме и сцене» (О dramacie i scenie, 1905) Пшибышевский сформулировал концепцию «синтетической драмы » («новая драма состоит в борьбе индивида с самим собой»), однако на практике его пьесы — рекомбинация одних и тех же психологических образов и стереотипных положений. Лучшее из написанного им в зрелый период — экспрессионистический роман «Крик» (Krzyk, 1914), в котором распад личности увязан с творческой немощью художника, пытающегося в красках запечатлеть «крик» улицы, ее нищету и хаос.
В 1917— 1918 гг. Пшибышевский активно сотрудничал с журналом польских экспрессионистов «Здруй» (Zdrо́j, Познань, 1917 — 1922), фактически определяя его линию своими программными статьями, в которых акцентировал связь экспрессионизма с мистическим течением в романтизме.
Новации, предложенные Пшибышевским, сводились к разработке техники сонного видения, введению в прозу пространнейших диалогов и «немых» (по его словам) монологов, служащих психологическому анализу. Слово «пшибышевщина» стало в Польше нарицательным для обозначения галлюцинаторного образного надрыва, несколько манерной разработки декадентской тематики.
Интерес к острой нравственной проблематике отличает Анджея Струга (Andrzej Strug, 1871 — 1937). В трехтомном цикле рассказов «Люди подполья» (Ludzie podziemni, 1908— 1909), повестях «Завтра...» (Jutro..., 1908), «Портрет» (Portret, 1912) он изображает революцию «изнутри»: героику борьбы и жертвенности, моральные драмы в среде радикалов. Опасность доктринерского фанатизма аллегорически показана в повести «История одной бомбы » (Dzieje jednego pocisku, 1910), ряд мотивов которой перекликается с «Петербургом» А. Белого; «адская машина» переходит из рук в руки, к людям все более корыстным, далеким от идеалов справедливости, и в конце концов исчезает, так и не взорвавшись. Роман Струга «Закопаноптикон» (Zakopanoptikon, 1913—1914) посвящен нравам «младопольской» богемы, ее болезненному эстетству, с одной стороны, и мещанскому конформизму — с другой.
Тема растлевающей магии богатства поднята в «романе из чужой жизни» «Деньги» (Pieniądze, 1914). В повести «Химера» (Chimera, 1919) Струг сосредоточен на теме борьбы за национальную независимость и связанных с нею разочарований.
Произведения Струга лиричны и патетичны. Вместе с тем Струг не чужд иронии, выступающей у него средством деформации лирической манеры. Отсюда напряженность повествования, которому присущ своеобразный онирический экспрессионизм. В агрессивных, причудливо перетекающих друг в друга образах, в порывистом, многоголосом внутреннем монологе схвачены необычные, подчас патологические душевные состояния, запечатлены как галлюцинации, так и светлые грезы героев, обуянных исступленной жаждой иной жизни.
Вацлав Берент (Wacław Berent, 1873—1940) — мастер экспрессионистического повествования — запечатлел в романе «Труха » (Prо́chno, 1903) драму декаданса: бесплодную жизнь богемы, разлад в душе и творческую немощь художника (светящейся во тьме «гнилушки»). Действие романа «Озимь» (Ozimina, 1911) происходит в течение одной ночи, в салоне варшавского аристократа- биржевика и на рабочей демонстрации. Автор сталкивает циничный мир плутократов, социальную инертность интеллигентов и просыпающийся от спячки народ. «Живые камни» (Žywe kamienie, 1918) — роман в форме средневековой баллады: труппа бродячих комедиантов приносит в сытый мещанский город дух вольности. Этот роман — квинтэссенция «младопольской» прозы и в то же время — отрицание ее пессимистической инерции. Берент блестяще переводил и комментировал сочинения Ф. Ницше.
Крупнейшее писательское достижение Ежи Жулавского (Jerzy Zuławski, 1874—1915) — фантастическая трилогия «На серебряном шаре» (Na srebrnym globie, 1903), «Победитель» (Zwycięzca, 1910), «Старушка Земля» (Stara Ziemia, 1911). Повествование о бурной истории Луны соотнесено с антиутопическим образом глобальной автоматизации будущего земного общества, бессильного перед круговой порукой корыстной власти.
Певец гуральской бедноты Владислав Оркан (Władyslaw Orkan, 1875—1930) — автор сборника новелл «Над обрывом» (Nad urwiskiem, 1899) и ритмически звучных, композиционно безупречных социально-психологических романов «Батраки» (Komorniсу, 1900) и «В долинах» (W roztokach, 1903). Выходец из села, Оркан писал о своем мире естественно и горячо, создавая необычные, колоритные характеры. Его произведения основаны на народных преданиях и мечтах, раскрывающих трагическое соперничество мира природы и мира человека, предвещающих рождение крестьянского героя — бунтаря и вождя.
Станислав Бжозовский (Stanisław Brzozowski, 1878—1911) в интеллектуальных романах из жизни профессиональных революционеров и мыслителей («Пламя», Płomienie, 1908; «Один среди людей», Sam wśrod ludzi, 1911) повествовал о подвиге духовного восхождения и внутреннего поиска. Он разработал «философию действия», согласно которой мерой независимости личности является ее приверженность постоянно меняющимся целям, и «философию труда» — апологию созидательной активности человека и нравственного переустройства общества. Ведущий аналитик литературных событий эпохи, в литературе Бжозовский превыше всего ценил интенсивность переживания и энергию мысли. Противник всякой ортодоксии, в нашумевшей книге «Легенда Молодой Польши» (Legenda Młodej Polski, 1910) он развенчал модерн как «бунт цветка против своих корней», маскарад, в основе которого — утрата воли, отчужденное «безысторичное» сознание; при этом категорически воспротивился политической ангажированности искусства.
Популярным писателем был педагог-нонконформист Януш Корчак (Janusz Korczak, 1878—1942) — будущий легендарный автор «Короля Матиуша Первого» (Krol Maciuś Pierwszy, 1923). Его написанные с лирическим юмором, но образно жесткие романы «Дети улицы» (Dzieci ulicy, 1901) и «Дитя салона» (Dziecko salonu, 1906) воспевают детство как период полноты бытия, в своей сложности скрытый от взрослых, чья жизнь поверхностна, схематична и лжива. Защитник прав ребенка, Корчак требует для него свободного развития, посвящая этой цели свое не связанное канонами повествование, куда органично входят зарисовка с натуры, фельетон, притча.
Пионер польской ассоциативной гротескной прозы Роман Яворский (Roman Jaworski, 1883—1944) в сборнике новелл «Истории маньяков» (Historie maniakow, 1910) изобразил странный, пространственно и хронологически неопределенный мир, где красота слита с уродством, скука и бессилие — с мечтой, а чудачество граничит с преступлением. Доведенными до абсурда условностями поэтики достигнут эффект нарочитого маньеризма, позиция автора неуловима, стиль диковинно гибриден. Громоздятся эпитеты, повторы, архаизмы, символический антураж, карикатурно конкретизированы отвлеченные понятия, высмеяны стандартные мыслительные аберрации. Творчество Яворского — исток и предвестие всплеска гротеска, доказавшего свою жизненность в последующие десятилетия.
Польская литература на рубеже XIX—XX вв. расширила спектр своей проблематики, углубила возможности социального и психологического анализа, выработала новые принципы поэтики. В общую практику вошли принципиальный синкретизм выразительных средств, жанрово-стилевое смешение, лиризация высказывания во всех родах. Эпоха «Молодой Польши» дала импульс развитию трагикомического гротеска, литературной пародии; когда новации стали рутиной, стереотипные приемы сместились в массовую литературу. Избавление от синдрома декаданса способствовало переходу польской литературы на тот исторический этап, когда — наряду с традицией — все более существенную роль в ней стали играть концепции авангарда, стремящегося к революционному обновлению поэтического языка.
Литература
Сборник «Молодой Польши». — СПб., 1908.
Витт В. В. Стефан Жеромский. — М., 1961.
Богомолова Н. Л., Медведева О. Р. Польская литература [на рубеже XIX—XX вв.] / / История литератур западных и южных славян. — М, 2001. — Т. 3.
Qomnski M. Powieść młlodopolska. — Wroclaw, 1969.
Walicki A. S. Brzozowski — drogi myśli. — Warszawa, 1977.
Wyka K. Młoda Polska. - Krakо́w, 1977. - T. 1 - 2.
KrzyzanowskiJ. Neoromantyzm. — Warszawa, 1980.
Eustachiewicz L. Dramaturgia Młodej Polski. — Warszawa, 1982.
Symbolism in Poland: Collected Essays. — Detroit, 1984.
Terlecka A. M. S. Wyspianski and Symbolism. — Roma, 1985.
Marx J. Lebenspathos und Seelenkunst bei S. Przybyszewski. — Frankfurt a. M., 1990.
Примечания.
1. Огонь излечит, вылечит железо (лат.).